«Чтобы наших детей научить, их нужно любить», кто учит и обучается в коррекционной школе

Школа находится в самом центре поселка городского типа Колывань – рядом и центральный рынок, и Дом Культуры, и памятник дедушке Ленину. Она огорожена металлическим забором, внутри двора расположены здания интерната и двух школ – «маленькой» и «большой» бело-бирюзового цвета. В «маленькой» учатся начальные классы, а в «большой» – средние и старшие. По периметру территории растет много деревьев. Пока мы с Ниной Сергеевной проходим по тропинке к двери, к нам навстречу идут два силуэта – воспитатели закончили ночную смену, собрали детей на занятия и теперь пошли домой. 

МБОУ «Колыванская школа-интернат для детей с ограниченными возможностями здоровья» основана в 1976 году. До недавнего времени большая часть обучающихся здесь были дети-сироты. Сейчас все ученики из семей – в том числе из неблагополучных, родители которых лишены прав, в таком случае дети живут в интернате при школе. Всего здесь обучается 137 учеников. И, как говорит единственный в школе учитель-дефектолог Татьяна Трубицина: «все разные, все своеобразные». Детей обучают 21 учитель, освоиться в новом месте и социализироваться им помогают два психолога, два логопеда и один дефектолог, а социальный педагог Нина Сергеевна Морозова организует активную внеучебную деятельность – она и провела меня по каждому уголку школы.

«А эти видели все»

Здесь маленькие коридоры, стены которого чем-то да увешаны: вот висит фотография с одного мероприятия, вот какое-то объявление, а чуть дальше – разноцветный стенд, украшенный рисунками и поздравлениями детей к восьмому марта – вчера был праздник. В небольшом фойе стоят кресла, окруженные цветами. Невольно ловлю себя на мысли «как дома» и иду дальше за Ниной Сергеевной.

На стенах в кабинете социального педагога тоже висят разные фотографии, главные герои которых – дети. Рассматриваю. Замечаю футбольную команду, надпись «Londontour 2014» – Нина Морозова рассказывает, что в этом году их команда детей-сирот с ОВЗ выиграла всероссийский чемпионат по минифутболу в Сочи, который проходил среди воспитанников детских домов и школ-интернатов, и за это была награждена поездкой в Лондон на базу футбольного клуба «Арсенал», где они встречались с тренером Арсеном Венгером. Потом Нина Сергеевна вспоминает о семнадцатилетнем мальчике-сироте, который стал участником шоу «Танцы» – его отобрал Мигель, но дальше в его команду он не прошел.

Еще на стенах висит много грамот и благодарностей, на зеркале – медаль с благотворительного забега 2020-ого года, в котором ученики 6 «А» участвовали дистанционно, на шкафе – форма «Юнармии». Каждую неделю Морозова организовывает какое-нибудь мероприятие: зовет интересных гостей, устраивает конкурсы своими силами.

 – Стараемся участвовать везде – во многих мероприятий и акциях. Сначала дети не хотели участвовать, но сейчас им стало это нравиться: все время спрашивают: «а к нам кто-нибудь приедет?». Дети из обычной, нормальной семьи не были на каком-то мероприятии, а эти видели все, – делится Нина Сергеевна.

Мы выходим из кабинета Морозовой и идем по школе – меня ведут в творческую мастерскую. Это маленькая комнатка с большим столом по середине и кучей обереговых куколок везде: в стеллажах, на потолке, на зеркале, на полках. Их делают сами дети под руководством специально обученного педагога. Следом за мастерской мы по узкому коридору проходим в «парикмахерскую», заходя за ключом к учителю изобразительного искусства. В углу класса стоит мольберт с рисунком сердца и надписью «Любовь – это искусство», а на отдельном столе разложены разноцветные фломастеры, карандаши и начатые детьми рисунки – у них сейчас начнется урок. На перемене стены школы гудят. На лавках сидят старшеклассники, громко разговаривают, а из их колонки на весь коридор играет какая-то песня Моргенштерна. Нина Морозова долго смотрит в их сторону и не может разобрать: «Есть там маты или нет?» Текст песни непонятен, но обсценная лексика там все-таки присутствует.

Мы заходим в еще одну маленькую комнатку, полностью уставленную склянками и прочими аксессуарами для волос. «Компания «Орифлейм» нам все полностью оборудовала, привозит все», – говорит Морозова. Здесь дети занимаются парикмахерским делом, учат историю причесок – больше для души и занятия свободного времени после уроков, чем для развития профессиональных навыков. Не все могут заниматься этой профессией в силу своего диагноза. Еще социальный педагог рассказывает, что есть такой предмет, где дети умственно-отсталые дети учатся всему: как садить и пеленать ребенка, как готовить разные блюда. Кабинет этот оборудован как маленькая квартирка: «как комнатка такая, там все есть». Мы идем дальше по коридору, обходя маленькие толпы подростков, а Нина Морозова говорит: 

 – Они не зажаты, они умеют себя правильно вести в обществе.

«Когда СССР распался, и он превратился в Первый канал Останкино» 

Звенит звонок на перемену, остаюсь в кабинете одна. Слышу: «курить пойдешь?» – кто-то из средних классов зовет своих. Рядом с кабинетом потихоньку образовывается группка учеников, каждый по очереди заглядывает, смотрит на меня, а потом быстро убегает. Заходит Ваня из 6 «А», думал найти здесь своего классного учителя – Нину Сергеевну, а тут я. 

Ваня в спортивном костюме, волосы у него немного растрепаны, а глаза очень любопытные – осматривает. Он громко и четко растягивает:

– Здравствуйте. А у нас какое-то мероприятие будет? 

Он проходит в кабинет, глядит на фото, я предлагаю ему присесть и отвечаю, что просто поговорить пришла. Он мне в ответ – громкое «А-а-а». Ваня садится боком ко мне и не смотрит в глаза на протяжении всего нашего диалога. Спрашиваю Ваню, не хочет ли он поговорить со мной.

– Да с удовольствием! Я раньше учился в Новоселове в Томской области, пришел сюда с шестого класса. И как вы знаете, мне здесь нравится. Харизматичные всякие, (ну как ее там) всякие харизматичные ученики и учителя нормальные. Мне здесь все нравится. Мне [праздник] про день матери понравился – он очень трогательный. Там меня не дразнили, а вот на остальных мероприятиях меня то и дело дразнили, – рассказывает Ваня.

Еще он говорит, что ему здесь очень нравится: он ходит на шахматы, на лечебной физкультуре активно занимается со своим одноклассником. Ваня ест зефир в шоколаде и вместе со мной рассматривает фотографии в альбоме, который мне дала Нина Морозова. Замечает своих одноклассников около Колыванского краеведческого музея и восклицает: «Это аттракцион?». Я отвечаю ему: «Не-а, музей», а он садится обратно на диванчик и протягивает – «А-а-а, жаль, что меня там не было». Я прошу рассказать его о своих увлечениях, а он мне предлагает историю о том, «когда впервые появились зарубежные мультики в России», я, конечно же, соглашаюсь.

(Вся рассказанная история сохранена и не отредактирована, здесь представлена исключительно Ванина интерпретация)

– Поскольку у нас в СССР были только «Лёлек и Болек» (как там), была даже неделя английского телевидения на ЦТС СССР – там еще можно было из иностранных мультиков увидеть «Скуби-Ду». И вот в девяноста первом пришел он – «Уолт Дисней представляет». Это было просто волшебно, поскольку продавались магнитофоны с такими кассетами как «Дятел Вуди», «Том и Джерри», «Микки Маус». И вот эти «Утиные истории» и «Чип и Дейл» поскольку были диснеевскими первопроходцами в СССР, то тогда они еще в трижды или дважды увеличились больше. Когда СССР распался, и он превратился в Первый канал Останкино, новые серии «Чип и Дейла» показали и «Мишек Гамми» – мультики такие есть. Вы ж такие мультики знаете?

Я киваю головой и интересуюсь, о чем ему еще нравится читать. Ваня смотрит в сторону и говорит: 

– Про всякую ностальгию девяностых. Например, я узнал, что такое денди. Я, кстати, в нее недавно играл, хоть я в 90-ых и не родился.

За дверью вдруг начинают еще больше шуметь дети, смеяться и разговаривать. Ваня доедает зефирку, резко встает с дивана и уже в дверном проеме говорит мне: «Ну ладно, я пошел. До свидания!»

«У них все особенное» 

Нина Морозова показывает мне несколько видео. На одном дети поздравляют Российское движение школьников с днем рождения, на другом девочки желают своим мальчишкам всего лучшего в честь 23-его февраля, а на третьем шестиклассники читают короткие стихотворения. 

– Чтобы они рассказали стихотворение к какому-нибудь конкурсу, надо прям говорить, в каком месте улыбаться, как стоять, как себя вести, чтобы у них все получилось. У них это все без эмоций, – говорит Нина Сергеевна, вместе со мной просматривая видео и улыбаясь. Пока мы беседуем, Морозова, рассказывая о своих учениках, называет их «ОВЗ-эшечки» и «ЗПР-очки». 

Ребенок с ОВЗ – это ребенок с ограниченными возможностями здоровья.  В это число входят дети с задержкой психического здоровья – ЗПР и умственно-отсталые. 

– У умственно-отсталых другая учебная программа, у них сложнее диагноз, [поэтому] лайтовая программа. У ЗПР практически такая же программа, как в обычной школе. О, они отличаются от умственно-отсталых – они очень кипишные. Вот есть у нас мальчик Костя – он умственно-отсталый, он инвалид, но ему что скажешь – он такой молодец. У него очень медленно, но будет все сделано, – говорит Морозова.

Социальный педагог рассказывает, что у детей с умственной отсталостью шесть уроков каждый день, а в один – семь. В их систему обучения входят такие предметы как русский, математика, чтение, мир истории, география, природа, труд, но ИЗО у них нет. У ЗПР же все те же предметы, что и в «обычной» школе, потому что они сдают ОГЭ.

– Наши после девятого класса сдали ОГЭ, получили аттестат – и никто не знает, что ты учился в коррекционной школе, – говорит социальный педагог.

Об этом мне рассказывает и Татьяна Александровна Трубицина, учитель-дефектолог. Когда мы заходим к ней в кабинет, она предлагает мне посмотреть интерактивную презентацию, оформленную в виде игры, которую дети проходят на сенсорной доске. Но техника вредничает, потому Трубицина встает из-за стола и подходит в двум стеллажам, полностью уставленным разноцветными игрушками и карточками.

– К каждому ребенку у нас идет индивидуальный подход: у каждого какие-то свои нарушения, исходя из этих нарушений мы ведем свою определенную работу. На коррекционных занятиях мы развиваем мышечные функции, речь, мышление. У нас идет игровая форма. Им будет интересно выполнять такое задание: решить примеры, закрасить часть рисунка определенным, заданным цветом, если получится какой-то конкретный ответ. Если в ответе [получается] восемь, то он красит фиолетовым. И дети так соотносят – это уже идет развитие внимания. Плюс еще идет усложнение задания, когда детям нужно раскрасить зеленым цветом только те области, где ответ получается от 30 до 72. Это им еще нужно подумать – идет развитие мышления, – говорит Татьяна Александровна. 

Она показывает раскраску, на которой нарисован поезд и деревья. Ее дети раскрашивают, чтобы запомнить таблицу умножения – такая форма изучения очень подходит для детей с кратковременной памятью.

Внимание детей с задержкой психического развития очень трудно удержать, поэтому учителя придумывают различные способы, чтобы ученики были как можно дольше заинтересованы. Например, большая часть коррекционных занятий построена на какой-то игре. Чтобы развить логическое мышление у детей, Татьяна Трубицина предлагает ученикам выбрать среди домашних или диких животных лишнее в зависимости от условия задачи. Еще учитель-дефектолог делает акцент на том, что с такими детьми обязательно нужно заниматься мелкой моторикой рук.

– У нас есть на кончиках пальцев нервные окончания, которые отвечают за процессы головного мозга. Для совсем сложных детей, – говорит Татьяна Александровна, – у нас есть прищепки, самые обычные и элементарные. Мы из них солнышко составляем. 

Она приводит в пример мальчика Гришу из третьего класса, у которого «тяжелые множественные нарушения развития» – из-за них он не говорит. Вместе с ним они перекладывают фасоль из одной банки в другую.

Клеймо коррекционки

Компьютер спустя минут двадцать все-таки включается. Пока Татьяна Трубицина ищет нужный файл, я спрашиваю ее о том, как лучше: когда дети учатся в отдельной коррекционной школе или в коррекционных классах «обычной» школы. Она отвлекается от поисков и приводит пример из жизни своей дочери, которая работает учителем начальных классов.

– Дело в том, что для учителей это очень сложно. У меня дочь работает в первом классе, где 32 ребенка, среди них есть несколько с диагнозами. Ей нужно достучаться до каждого, а тут есть еще и те, кому нужно особое внимание. Если все-таки в общеобразовательных школах, где есть коррекционные классы, чаще всего дети с задержкой психического развития, то вот в таких классах их еще можно тасовать: они там все одинаковые. А вот в обычном классе такие дети сидят… Да, социализация – это хорошо, я вообще не против, чтобы дети социализировались и общались, и те[здоровые] бы принимали таких детей как нормальных – это здорово. Но что касается образования. Да, есть дети с нормой интеллекта: ребенок-инвалид, грубо говоря, с ДЦП, но норма интеллекта есть. Вот здесь ребенок все понимает, учится, идет со всеми наравне. А когда посадили ребенка в класс, у которого, например, слюна постоянно течет… – Трубицина немного переходит на иронию, но продолжает уже серьезно. – Или посадят аутиста – а все шумят. А еще страдают и сами дети, потому что такому ребенку нужно внимание постоянно – страдает образование. Есть свои плюсы и минусы. 

Особенно Трубицина останавливается на детях, больных аутизмом, и приводит примеры из своего опыта работы с ними. Она рассказывает, что «в нашем головном мозге есть определенные собранные в одно функции: память, внимание, мышление и другие». У аутистов же каждая такая функция по отдельности, и если одна из них нарушается, то и поведение ребенка меняется. 

– По сей день не изучен этот диагноз. Они [аутисты] могут быть как с нормой интеллекта, так и без, но у них особенности свои. У них все особенное. Есть такие детки-аутисты – у них нет чувства самосохранения и с ними бывает тяжеловато. Они могут рвануть, а куда бегут, сами не понимают. Некоторые даже своих родителей не воспринимают… Они к ним относятся «есть и есть». Самое главное для таких детей – это хоть как-то социализироваться, чтобы они сами ели, сами себя обслуживали, – рассказывает Татьяна Александровна. В итоге в разговоре делаем вывод, что «лучше детям обучатся в коррекционных школах». В этом учителя стараются убедить родителей, но это бывает сложно – многие боятся «клейма коррекционки». Трубицина рассказывает о том, как наблюдала за детьми, которые из «обычных» школ сдавали ОГЭ по четыре раза и все безуспешно. Такие дети – это «претенденты», как говорит учитель, их школы. Подобные результаты она объясняет так:

– Детей запускают: они сидят в деревнях, далеко от района. Некоторым родителям это в радость – «ну сидит и пусть сидит». Их надо убеждать, говорить. Кто-то идет навстречу, проходит комиссии, потому что им объясняют, что ребенку так будет лучше. Тут вообще работа с родителями идет насыщенная. Мы одни не можем результат выработать. Мы работаем все вместе, комплексно: педагог плюс логопед, психолог, дефектолог и плюс большая работа родителей. Даже элементарно в выполнении домашнего задания. Если из этого звена выпадает кто-то один – родитель, например, потому что у нас дети в большинстве из неблагополучных семей, то тогда, конечно, – недоговаривает Трубицина, разводя руками. 

Нужный файл находится, и мы на несколько минут уходим в страну «Циферию».

Открытые дороги

Девятнадцатилетняя Вика, выпускница школы 2020 года, уже закончила учиться на швею в «Кочковском межрайонном аграрном лицее», куда уходит часть детей после окончания коррекционной школы. Она рассказывает, что эта школа была ее вторым домом, где ее всему научили. Сейчас она живет с парнем, общается с давними друзьями и ищет работу.

В вуз ученики школы не могут поступить в силу своих ограниченных возможностей, но почти каждый из них получает среднее профессиональное образование.

– В НЦПО №1 – там только умственно-отсталые дети, и туда ЗПР не возьмут, потому что под него нужно программу специальную писать. На первомайке [ГБПОУ НСО «Новосибирский центр профессионального обучения № 2 им. Героя России Ю.М. Наумова»] такое же училище, и был период, когда туда брали детей с ЗПР, но он все-таки только на ОВЗ направлен. НЦПО №2, в шестидесятом училище [Новосибирский колледж парикмахерского искусства] могут учиться ЗПР, в Кочках, в Довольном [Доволенском аграрном колледже]. И чем старше дети становятся, они уже чаще начинают задумываться стать бухгалтером, парикмахером, дизайнером, а они не могут, конечно. У детей с ОВЗ, умственно-отсталых есть определенный круг училищ, куда они могут пойти. Мы даже когда-то наших детей отправляли в Иваново в училище [на специальность швейное дело], – рассказывает Нина Сергеевна.

На протяжении нескольких лет в школе учат детей какому-то профильному труду. Например, в столярной мастерской занимаются и девочки, и мальчики. Учитель труда, пожилой мужчина с седыми усами и добрыми глазами, показывает мне деревянные тарелки, сделанные девочками. Я спрашиваю: у кого лучше получается? Он смеется, но прямого ответа не дает – «у всех». Дети занимаются столярным, штукатурным и швейным делом. Еще она приводит в пример мальчика, который отучился здесь, а потом пошел в художественную академию. 

Сейчас дети активно ведут социальную жизнь, обучаясь всему, чему можно. Киршина Вероника Викторовна, завуч по воспитательной работе, рассказывает, что ученики их школы на равных начали выступать на конкурсах и соревнованиях среди учеников «обычных» школ Колыванского района – первой, второй и третьей. Например, не так давно они участвовали в конкурсе чтецов: «уровень повысился», – говорит Киршина.

«Ему было тяжело, и он так себя проявлял» 

Еще Вероника Викторовна рассказывает историю их ученика Жени, коррекция поведения которого «дала свои плоды».

– Поступил в училище, живет самостоятельно, учится: его все хвалят, приезжает сам домой, хотя мама просила, плакала, чтобы до восемнадцати лет он у нас еще посидел. Он вообще не мог контактировать ни с кем. Если в классе хвалишь кого-то – нельзя, хвалить можно только его. Разговаривать и обращаться только с ним. На все он сразу проявлял агрессию: избивал, кидал стулья. К девятому классу изменился. На свой день рождения пришел, всем конфеты раздал, чего мы не ожидали. Я очень была удивлена, что он сам едет на учебу, что мама не переживает. И он мне во «В контакте» в друзьях пишет, то есть социализировался моментально, хотя, если честно, мы думали, что там ребенок пойдет совсем другой дорогой, – уже тихим голосом заканчивает Вероника Викторовна.

Киршина объясняет, что главная задача их школы – «научить умственно-отсталых детей каким-то навыкам, чтобы они потом получили профессию», а не исправить: «мы же не какая-то колония для исправления». Завуч говорит, что особенно никаких глобальных проблем у этих детей нет, ведь «дети ЗПР – это дети нормы». Они очень гиперактивны и заторможены, и именно из-за педагогической запущенности они становятся неуправляемыми. К каждому такому ученику нужен особенный подход, практика, нацеленная на коррекцию его поведения, а не только обучение таблице умножения и правилам русского языка.

Сейчас в их школе в классе 4 «А» учится Ярослав, который пришел к ним из второй школы.

– Мальчик сложный, он такой красивый, такой хорошенький, его взять и расцеловать, – эмоционально рассказывает Киршина, жестикулируя. – Кто бы мог подумать, что этот ребенок– лис лисом. Он не ходил в школу, все время пропускал. И наши занятия коррекции, и психолог с мамой привели к тому, что мы ему поменяли образовательный маршрут в другой класс на более легкую программу. Видимо, ему этого не хватало. Ему было тяжело, и он так себя проявлял. Сейчас ходит, учится прекрасно. Чувствует себя как рыба в воде. Ему стало комфортно. 

Самое важное в подобной ситуации, говорит Вероника Викторовна, действия родителей, их заинтересованность и желание помочь своему ребенку, но чаще всего этого нет. Многие не хотят отдавать детей в коррекционную школу, потому что, как говорит Виктория Викторовна, «вокруг мнение, что у нас коррекционная школа, где дураки учатся». А на самом деле их школа уже давно такая же – общеобразовательная, и учатся здесь по тем же самым учебникам ФГОС. Единственное отличие от других школ – это адаптированная программа для детей с нарушениями психического здоровья, это материал, который учителя дают таким детям по-другому.

– Родители этого осознать не могут, они же не педагоги, а народная молва, что твой ребенок в коррекционке –  а у нас уже нет такого статуса… Вот самое трудное объяснить, – немного с досадой говорит Киршина. – А если детей и ведут, то не потому, что они осознали, что им нужны особенные условия, а потому что их уже никуда не берут. Когда он уже обошел все школы первую, вторую, третью – ему уже идти некуда, они наконец-то проходят комиссию и получают статус ОВЗ. А ему 13-14 лет – о какой коррекции может идти речь? Это невозможно, научить их невозможно, но пытаемся. На секции, соревнования устраиваешь, как можешь, гладишь по голове.

И такая обстановка, где тебя понимают и принимают, стараются тебе помочь – «другая», как говорит Киршина, идет на пользу детям. 

– Им здесь лучше – они все на равных условиях. Их здесь никто не ругает, что они не успевают. Какая-то уверенность появляется, и тогда идет процесс. В массовых школах есть ребятишечки в младших классах уже со статусом ОВЗ – они же могут там учиться в общем классе. Там сидит 20-30 человек, а ребенок с ЗПР – ЗПР-очка, естественно, он не понимает программу. Что такое ЗПР? Ему десять лет, а по развитию он на пять-шесть – ему еще играть надо, он еще не осознал, что ему нужно учиться. А когда ребенку скучно, он начинает баловаться, мешает вести урок. Он попадает сразу в поборку неугодных людей, с которыми тяжело работать, – рассказывает Киршина. 

«Я всегда говорю нашим учителям: “Чтобы наших детей научить, их нужно любить”»

По федеральному закону «Об образовании в Российской Федерации» в ст. 5 «Право на образование. Государственные гарантии реализации права на образование в Российской Федерации», для детей с ОВЗ «создаются необходимые условия для получения без дискриминации качественного образования». Для них доступна коррекция нарушений развития и социальная адаптация, оказание ранней коррекционной помощи «на основе специальных педагогических подходов и наиболее подходящих для этих лиц языков, методов и способов общения». То есть дети с нарушением психического здоровья по этому закону могут беспрепятственно обучаться в общеобразовательных школах среди здоровых детей. И чаще всего свое обучение они начинают именно там, в будущем сталкиваясь со сложностями.

– Вот он [ребенок] до четвертого класса докатился – не может сдать промежуточную аттестацию. Начинают родителей вынуждать проходить комиссию – поздно. Просвещение родителей [в том вопросе] где-то запаздывает. В первом классе не берет программу – по всем показателям наш ребенок. Надо вовремя проходить комиссию. Те детки, которые у нас с первого класса очень успешны по успеваемости. У меня вот девятый класс выпустился: все учатся в нашем техникуме [Колыванском аграрном колледже]. Одна девочка в Томск уехала. Они обычные, полноценные дети, но они учебу начинали где-то. Самое главное успокоить их: кто-то не согласен, что его сюда запихнули. Маленьким очень комфортно. Они могут общаться нормально. У них здесь шахматный турнир прошел, малыши бегом бегут – им интересно, а в общеобразовательной школе они сливаются в общей массе, – рассказывает Виктория Киршина.

По ее словам, дети с ЗПР по интеллекту мало отличаются от других детей. Просто им нужно больше картинок, активностей, потому что они не могут долго сидеть за какой-то монотонной работой, «потому что в них моторчик». Еще Киршина делится своей личной историей: когда она пришла работать в эту школу в 2016 году, то сразу поняла, что и ее дочка с ЗПР, но им об этом никто никогда не говорил. 

– Но она была не гиперактивной, она была, наоборот, на своей летающей тарелке. Если ее начинали подгонять, она начинала плакать, – рассказывает Виктория Викторовна. – Обычно такие дети к шестнадцати годам догоняют сверстников, и ничем от них не отличаются. Но за это время у них напрочь отбивается желание учиться и что-то делать, потому что у них не получается. У маленьких условий для их развития там нет. Они другие, они умные дети, они могут рассуждать на уровне нас с вами о разных вещах: и о политике, и об обстановке в мире.

Тут к разговору присоединяется Нина Морозова, и они вместе говорят о том, что и в их время были такие дети – они сидели на задних партах в классе «Д», а урок с ними проходил в виде шоу.

– У них все нормально с интеллектом, у них низкая мотивация. Они и рисуют, и в конкурсах участвуют. У них же творчество вообще развито. Не всем же быть учеными. У нас вот Иринка с нашей школы ушла в третью, сейчас учится в колледже на учителя начальных классов, ее хвалят. А Вероника училась по умственно-отсталой программе, но она, на самом деле была сирота, попала в такие условия, запустили. Успешная девочка: отучилась на швею приехала к себе домой в Искитим, устроилась в детский сад нянечкой. Теперь она учится в пединституте на заочке, работает воспитателем успешно. Все нормально. Она сняла этот диагноза восьмого вида. Самое главное дать маршрут. Семья, конечно, много значит, но мы себя со счетов не списываем. Я всегда говорю нашим учителям: «Чтобы наших детей научить, их нужно любить». Неужели вы думаете, что они любят русский язык? Я вас умоляю. Я им интересна как человек, вот и все. Пусть они вас как человека полюбят, и они будут к вам ходить заниматься – это основа педагогики, можно не ходить учиться в пединститут, это можно осознать, – подытоживает Виктория Киршина.

Выходя из кабинета Виктории Киршиной, мы с Ниной Морозовой заходим в класс, где идет урок чтения у 6 «А». За партами сидит семь учеников, и все они тут же отвлекаются от сказки и начинают пристально меня разглядывать. Кроме одной девочки – она сидит у окна и что-то усердно и вдохновенно рисует. Там сидит и Ваня, с которым мы уже успели познакомиться. А мальчик с первой парты очень мило и искренне улыбается мне – у него глаза будто блестят из-под больших очков. 

Рисующей девочка оказалась двенадцатилетняя Маша из приемной семьи, ее мать лишили родительских прав. Об этом ей рассказала сестра. Вместе с ней и новой семьёй они приехали из Томска в Колывань. 

– В той семье я ходила неопрятная. Я не ела, там было грязно, холодно. Мать пила, не готовила, не работала, занимала долги, чтобы купить водку. Приехала опека, и ее лишили родительских прав, – говорит Маша о своей прошлой семье. Голос у Маши звонкий и глубокий, даже немного «взрослый». 

Сначала Маша училась во второй Колыванской школе, но еще в начальных классах она пришла сюда, в «маленькую». Здесь она ходит на разные кружки, занимается шитьем и парикмахерским делом, а еще состоит в Российском движении школьников.

– Хожу на танцы, много выступали, ездили в город – занимали первые, вторые места. Раньше ходила на пение, пела хорошо. Больше всего мне нравится математика. Когда я училась в маленькой школе я ничего не понимала, меня перевели в «А», и я стала хорошо учиться. Сначала я боялась, я одна была, но Полина и Лена ко мне подошли, и с этих времен я начала со всеми знакомиться. Четыре года мы уже общаемся. Из класса, говорят, что я отличница и Ваня. Все пока что догоняют. Я хочу пойти на парикмахера. Мне говорят учителя, что я хорошо подстригаю и красиво заплетаю. Сама училась, развивалась, – делится Маша.

Мы идем все по тем же коридорам, но я смотрю на фотографии и рисунки на стенах уже по-другому. Напоследок мы заходим в «маленькую» школу. Тут шумно и уютно не меньше, чем в «большой». Везде, кроме коридоров, лежат ковры в классах, и мне даже становится стыдно за то, что я, «чужая» пришла в ботинках. В комнатке для отдыха, где все цветасто, мило, и ярко Кирилл из 3 «Б» на песке рисует, как он говорит, флаг «Саудкой Аравии» и еще «Бразильский». Со мной он почти не говорит, ведет диалог только с учителем. Мы с Ниной Морозовой уходим.

Дарья Курнакова

Фото автора и из архива Татьяны Трубициной