Екатерина Дударева: «Журналистом я стала не благодаря, а вопреки»

«Мне приходилось перестраиваться с телевещания на радиовещание, потому что текст на телевидении и на радио строится совершенно по-разному. Вроде нюансы небольшие, но они есть. У тебя нет картинки перед глазами, но зрительно ты должен представлять эту картинку».

Екатерина Дударева – журналист с четырнадцатилетним стажем, имеющий высшее экономическое образование, бывший корреспондент ГТРК Новосибирск, психоаналитик, преподаватель психологии в НГТУ. В интервью Екатерина рассказала, почему карьера на телевидении не принесет много денег, как она создала спецрепортаж о новосибирском педофиле-шахматисте, и о том, может ли работа причинять моральные страдания.

– Хочу задать банальный, но, тем не менее, интересующий меня вопрос: почему вы захотели стать журналистом? Как и зачем вы выбрали эту профессию?

– Нужно сказать, что в моем случае стать журналистом, не было, если можно так сказать, решением. Но на саму профессию я обратила внимание лет в восемь, когда увидела программу Познера «Телемост, СССР – США». Мне казалось, это очень круто, что два журналиста-ведущих могут соединить группы столь непохожих, говорящих на разных языках людей. Я думала, что это очень хорошо для мира: мы знакомились друг с другом, узнавали друг друга, удивлялись, умилялись, и это было классно. Мир открывал россиян, а россияне открывали себе мир.

В советское время журфак за Уралом был только в Екатеринбурге и в Иркутске. А в начале 90-х его открыли и в моем родном городе Омске, и туда пошел мальчик, который мне очень нравился.

Когда я училась в 11 классе, принимала участие в серьезной школьной конференции по литературе, где главным призом победителю было зачисление на факультет журналистики. И для себя я решила, что, если пройду через конференцию на этот факультет, тогда я действительно буду журналистом, а если нет, то пойду на психолога, потому что сильнее, наверное, я хотела тогда быть психологом. Я заняла призовое, но не первое место, поэтому автоматическое зачисление у меня не получилось и на факультет психологии тоже не поступила, потому что с английским было неважно. И мы с папой решили, что я пойду учиться на экономиста. Он видел меня бизнес-леди, считал, что с моей головой и характером я многого добьюсь. Но с бизнесом я как-то не решилась связать свою жизнь, и вообще 90-е были очень смутным временем, все каждый день менялось. В результате мне просто пришлось искать работу. Но я не могла ее найти, потому что везде требовались экономисты с опытом работы. Без опыта тебе предлагалось быть только коммивояжером. Я поняла, что это не для меня, что я не хочу предлагать бабушкам и дедушкам всякие ненужные вещи за большие деньги.

Я начала реагировать на разные объявления о работе и увидела, что требуются юноши и девушки на роль телеведущего. Позже выяснилось, что видеокамера очень любит мое лицо, и у меня к тому моменту был уже поставленный голос, а это важно для телевидения. Я занималась вокалом, участвовала в каких-то театральных постановках в школе, поэтому с голосом у меня было все нормально. Это была еще не журналистика, потому что я стала ведущей развлекательного проекта. В конце концов меня затянуло, и я пошла в новости,

хотя сопротивление среды было очень сильное. «Новостийщики» меня не воспринимали, и я бы сказала, что журналистом я стала не благодаря, а вопреки. Было очень сложно доказать, что я достойна этого. Достойна быть журналистом. Хотя сейчас это кажется чем-то таким странным, что вообще приходилось это доказывать. Но на телевидении конкуренция всегда была выше чем где-либо в других сферах СМИ. Иногда приходилось придумывать себе повод, новую причину, чтобы выйти на работу. По-настоящему журналистом я себя почувствовала тогда, когда ко мне приставили первого стажера, и я уже стала кого-то учить.

– Да, я читала, что вы начали свой путь с развлекательных программ. Вы назвали это попасть в журналистику через «черный ход». Вы помните какие программы вы вели? Почему вы были уверены, что вы «информационщик», ведь опыта в этой сфере еще не было?

– Программы назывались «Твой день» и «Светская жизнь». На самом деле, я ни в чем не была уверена. Просто журналистикой в чистом виде можно назвать только информационные продукты.

– Расскажите о проекте «Полезные вести», где вы были ведущей, в начале карьеры на ГТРК.

– Проект «Полезные вести» был без ведущего. Он проходил в формате межпрограммных включений буквально две минутки между утренними эфирами. И я не была там ведущей. Я его делала, выступала в роли редактора. Этот проект был просто статикой на экране о полезных советах по типу: как уходят в декрет, куда сдать макулатуру. Он просуществовал около полугода и неожиданно для самого канала стал мега популярным. Было много звонков, много вопросов от зрителей. Причем в конце его существования появились рекламодатели, которые размещали свою информацию именно на этом проекте. И мне даже удалось заработать там много денег, потому что именно я привлекла рекламодателя, через меня человек пришел на студию. Правда после этого Москва сказала закрыть проект. Почему так – никто не знает. Московским эфирам это никак не мешало, и тут можно только фантазировать почему. Возможно та организация, которая размещала рекламу имела эксклюзивное право на рекламное время, и это не понравилось Москве.

– Однажды вы сказали, что, пока ты работаешь на телевидении, личной жизни нет, также как и денег. Чем это обусловлено?

– Для того чтобы чего-то добиться в журналистике нужно работать много, очень много. Не только когда ты едешь на съемку или отписываешь материал, но и когда выходишь с работы. Ты вынужден круглосуточно читать новости, смотреть новости, писать новости, обдумывать новости, вернее всю ту информацию, которую получаешь. Если ты этого не делаешь, то журналистом хорошим ты не станешь никогда.

Ну а почему на телевидении мало платят? Потому что все телевизионные бонзы, считают, что, если ты засветился на экране – это уже половина зарплаты. И это действительно так, на ТВ идут люди, которые очень хотят быть в кадре. Именно они выдерживают эту специфическую атмосферу. То есть желание быть в кадре настолько выше всего остального, что они согласны на те условия, которые существуют в коллективах. Хотя я отмечу, что в ГТРК Новосибирск, где я работала, одна из самых теплых атмосфер из всех, где я была. Но, тем не менее, даже ее многие не выдерживали и уходили, говорили,что здесь все злые, что с ними сложно, что «я вас боюсь».

– Нужно ли разделять взгляды руководства редакции, где ты работаешь или нет? Разделяли ли вы их?

– Во-первых, не разделять не получится. Если ты не разделяешь взгляды и несешь это в свои материалы, твои материалы просто не печатаются. То есть ты просто непригоден для этого издания. Если ты не разделяешь, но печатаешь и пишешь то, что нужно редакции, у тебя в голове происходит некий сдвиг. И ты должен либо занять сторону редакции, либо оставаться таким железным феликсом и отделять одно от другого. Но это мало у кого получается, потому что работа журналиста очень эмоциональная, не важно газетчик ты или телевизионщик. У телевизионщиков конечно же сильнее, потому что они создают не столько информационный, сколько эмоциональный продукт. Однако у любого вида журналиста любого СМИ есть потребность писать о том, во что он сам верит. В начале карьеры, на первых порах можно поступаться какими-то своими идеалами, какими-то своими принципами, но потом ты либо переползаешь на сторону редакции, либо тебе становится очень плохо, и ты топишь свое раздвоение личности в алкоголе, в сквернословии, в сплетнях, еще в чем-то. Это очень сложно.

Однажды с этим столкнулась и я. Когда я работала в Омске на 12-ом канале, в 2003-2004 году, когда еще был у власти Полежаев, это был канал одного лица. То есть там новости делались исключительно для губернатора. Я посчитала, сколько упоминаний губернатора в виде «только благодаря губернатору, лично под контроль взял Леонид Константинович» и тому подобное встречается в одном информационном выпуске, и насчитала 27 раз. 27 раз – это перебор, это не новости. Когда я это поняла, мне было 24 года, и, если бы я осталась, у меня раздвоение личности началось бы реальное. И я ушла. Но, надо сказать, что, проработав на этом канале почти полтора года, я ничему не научилась. Видимо, я заняла какую-то такую позицию анабиоза, и плохо работала. И я не хотела учиться у них. Не знаю, почему я оттуда так долго не уходила. Возможно, была слишком молода и думала, что я где-то не права, что нужно все-таки больше принимать той информации, которая дается коллегами, но я этого не делала на каком-то бессознательном уровне.

Сейчас я понимаю, что была права, потому что есть другая журналистика, и опыт работы на ГТРК Новосибирск в те годы, когда я там работала, дал мне это понять. На ГТРК — могу честно, положа руку на сердце сказать — я занималась новостями.

– Вы согласны с выражением, что журналист – это просвещенный дилетант?

– Я не люблю ярлыков, поэтому стараюсь их избегать. Да, действительно, журналист должен владеть информацией в очень многих сферах, но при этом журналист не обязан знать каждую из этих сфер глубоко. Журналист должен понимать куда идет информация, у него должна быть хорошо развита логика, и он должен видеть какой задать сейчас вопрос, он должен видеть нестыковки, у него на ушах должны стоять такие фильтры, которые не пропустят ту лапшу, которую хотят на эти уши навешать те, у кого он берет интервью. Журналист должен уметь задавать вопросы. Он должен знать, как выудить информацию, а не как ее выучить и не как освоить все пласты. Наверное, так.

– За вашу карьеру вы побывали ведущей развлекательных программ, корреспондентом новостей и ведущей радиопрограмм. Сложно ли было переквалифицироваться из корреспондента в радиоведущую? И кем вам больше всего понравилось работать?

– Работа на радио – это хороший опыт, мне она очень понравилась. Меня выбрали, потому что у меня был подходящий для радио тембр. Но я скажу честно, у меня есть проблема: когда я устаю, я начинаю заикаться, начинаю спотыкаться, и этих «спотыкашек» становится очень много, поэтому, когда я пришла на радио, мне пришлось много заниматься своим голосом, речью, дикцией, читать вслух, перечитывать новости по нескольку раз, чтобы каждая точка, каждая запятая в тексте были мне знакомы. Потому что любая работа, где предполагается запись, печать чего-то, где не ты один задействован в процессе, тормозит не только тебя, она тормозит всю группу. Это было преодоление себя, преодоление своих каких-то физиологических особенностей. Плюс это был опыт конвергентной журналистики. Мне приходилось перестраиваться с телевещания на радиовещание, потому что текст на телевидении и на радио строится совершенно по-разному. Вроде нюансы небольшие, но они есть, и чтобы их понять нужно сначала послушать себя, послушать что ты говоришь, как ты говоришь. У тебя нет картинки перед глазами, но зрительно ты должен представлять эту картинку. В теленовостях ты воздействуешь на два восприятия – на слух и на зрение, а на радио только на слух, поэтому тебе не нужно описывать картинку для излишней эмоциональности. Информация более лаконичная, более сжатая, более содержательная, ну и вместе с тем все равно нужно передать некий эмоциональный посыл, потому что эмоциональные посылы цепляют слушателя, зрителя. Это тоже был интересный опыт. Я научилась избавляться от лишнего текста именно тогда, когда начала работать на радио. После этого и мои телетексты стали гораздо лучше.

– Летом 2011 года вы снимали сюжет о педофиле-шахматисте, которого посадили в тюрьму на шесть лет. В сюжете вы поставили эксперимент с фотографией актрисы Дакоты Фэннинг в детском возрасте, которую поместили в соцсеть и отслеживали количество мужчин, заинтересовавшихся фотографией. Как вы придумали этот эксперимент? Сложно ли было снимать сюжет?

– Материал про педофила был одним из самых сложных за всю мою телевизионную карьеру. Потому что для подобных материалов нужна фактура. А фактура – это жертвы в данном случае. Но все упирается в то, что жертвы – это дети. Можно было бы найти взрослых, которые в детском возрасте стали жертвами и до сих пор испытывают какие-то сложности в жизни в связи с тем, что пережили в детстве, но люди, как правило, не рассказывают о таких вещах. Это очень сильная травма. И ее переживают очень тяжело. Честно говоря, мне с фактурой повезло. Этот материал был спецрепортажем. Снять материал о педофилах мне поручил мой редактор, но фактуры у меня не было. И просто просматривая корпоративную почту, я увидела письмо двух мам, которых мы позже сняли в сюжете. Я их долго уговаривала, объясняла, что им не придется светить свое лицо, что я изменю им голос, что важна просто сама достоверность этого факта. И они согласились, оказав мне огромную услугу, я им очень благодарна. Возможно, они сами получили какое-то облегчение через публикацию этой истории, ведь она стала достоянием гласности, и произошел реальный суд, который завершился как раз, когда я доделывала этот материал.

Про эксперимент с фотографией голливудской актрисы. Как я уже говорила – фактуры не хватало. Писать просто информацию без видеоряда телевизионщик не может, и мне нужна была фактура. Плюс, когда материал длинный, всегда нужно некое объединяющее начало, как иголочка, которая свяжет все ткани этого материала. И вот иголочкой моего материала стал эксперимент с Дакотой Фэннинг. Я поняла, что он нужен, где-то через неделю после работы над материалом. Вообще работа над ним заняла около трех недель. Почему так долго? Потому что было много отказов. То отказалась бывшая жертва, то один адвокат отказался говорить изначальную версию того, что хотел сказать. Я понимала, что мне не на чем строить материал. И вот родилась идея этого эксперимента. Не факт, что он бы удался, но я зарегистрировалась и подружилась с реальными детьми по договоренности с их родителями, моими подругами. И понятно было, что нужно взять чью-то фотографию. Свое детское фото я взять не могла, так как фотографии моего детства сильно отличаются от современных. Кроме того, нужна была такая фотография ребенка, чтобы с авторскими правами и его родителями не возникло проблем. Была просмотрена куча фотографий знаменитостей, и я выбрала эту, потому что там плохо читалось лицо ребенка, но очень хорошо читались ее ноги. Она была там в достаточно коротком сарафанчике, и большую часть фотографии занимали ноги маленькой девочки. Я надеялась, что ее не узнают, и кроме того я начала играть там в какие-то детские игры с детьми, то есть проводила некую имитацию детской жизни. В общем, этим ребенком заинтересовались двое взрослых мужчин. С одной стороны, я благодарна им, потому что, если бы они не заинтересовались этой фотографией, то эксперимент бы не удался, а с другой стороны меня это шокировало, потому что я поняла, что дети реально под угрозой. И основная угроза – это взрослые. Не качели во дворе, не розетки в квартире. Про розетки можно быстро все объяснить, а про взрослого человека – очень сложно, особенно если он доверяет тебе и другим важным взрослым, сложно объяснить, что чужим взрослым доверять не стоит. Такова была суть эксперимента. Он, с одной стороны, позволил мне закрыть дыры видеоряда, с другой стороны, послужил такой связующей нитью, иголкой, и с третьей стороны, это был любопытный эксперимент, любопытный опыт.

– Приходилось ли вам морально или физически страдать из-за работы? Можно ли вообще допускать эмоции, работая журналистом?

– Телевидение – это всегда про эмоции, да и в принципе журналистика про эмоции, даже деловая, так что страдать приходилось. Вот в частности во время подготовки именно этого материала о педофилах. Реально было очень, очень больно все это слушать, ко всему этому прикасаться, ко всем этим историям. Чтобы мне физически угрожали, ярких случаев я не помню. Ведь я работала на госпредприятии, на госканале и не вела каких-то очень острых экономических расследований, не участвовала в военных действиях как военный корреспондент. То есть с точки зрения моих тем я не была в зоне риска. Но эмоционально, конечно, приходилось иногда выкладываться буквально до опустошения. И после этого материала про педофилов мне приходилось долго восстанавливаться морально. Кстати, тогда у меня не было ребенка, и я думала «господи, как хорошо, что у меня нет детей». Я не представляю, как можно пережить подобное и вообще, как можно каждую минуту трястись за своего ребенка, когда он не с тобой, не рядом, как это вообще возможно.

– Есть ли у вас такой репортаж или эфир, который останется в памяти с вами на всю жизнь?

– В памяти у меня навсегда останутся самолеты, я их очень любила, люблю и буду любить всегда – это зона таких моих ресурсных состояний, это мои ресурсные темы, они меня очень восстанавливали чисто по-человечески. А эфир, который у меня останется в памяти – это первый радиоэфир. Когда вся информация была готова, и мы пошли на запись где-то в десять вечера, вся техника полетела, и мы этот эфир записывали до пяти утра. Сейчас в памяти подробности подстерлись, но муж был очень сердит, а он у меня терпеливый.

– Какими навыками, на ваш взгляд, вы овладели, проработав столько лет на телевидении?

– Общий стаж всех моих программ и развлекательных, и не развлекательных составляет почти 14 лет. От природы я очень стеснительный человек, и я не люблю себя показывать, но я научилась делать это несмотря на свои внутренние переживания. Скажем так, обидеть меня сейчас гораздо сложнее, чем раньше, потому что за мной не заржавеет. Если меня обижают, если что-то несправедливое происходит, я выясняю почему это происходит. Я не стесняюсь говорить, я не стесняюсь задавать вопросы, я не стесняюсь заявлять о своих правах. Наверное, это можно назвать самым лучшим приобретенным навыком. Ну а остальные, такие как дикция, умение работать стекстами,с информацией, я считаю утилитами, которые может наработать любой. А когда ты вырабатываешь качества несвойственные тебе – это другое дело.

– Почему вы уволились?

– Да потому что я изменилась. Когда ты приходишь на телевидение, и когда ты работаешь на телевидении – ты меняешься. Это во многом момент отыгрывания каких-то своих стремлений. За время работы я все эти стремления удовлетворила тысячу раз, и поняла, что мне это больше неинтересно. Я поняла, что мои желания по самореализации лежат совершенно в другой плоскости. Ну и к тому же, на тот момент я уже была несколько лет в личном психоанализе. Я решила сделать это своей профессией. Психоаналитиков тогда готовили только в Питере, а я тогда не готова была куда-то уехать из родного Омска. На журналистику как-то вывела стезя. Я просто нашла там работу, вот и все. А стать психоаналитиком – это была моя мечта после школы, об этом я уже рассказала в начале нашего интервью.

Беседовала Мария Гуркина