Евгения Волункова: «Я выбрала журналистику действия»

Один из самых знаменитых журналистов республики Карелии, бывший шеф-редактор самарского портала «Другой город» и специальный корреспондент интернет-журнала «Такие дела» Евгения Волункова рассказала о фандрайзинге, профессиональной миссии и о том, как прожить на четыре тысячи в месяц.

 «Беспристрастной я себя не могу назвать точно, потому что я из тех, кто погружается в каждый текст, потом названивает героям, поддерживает контакт, сходит с ума, но продолжает это делать. Но все эмоции я оставляю за рамками и пишу достаточно сдержанные тексты, стараюсь объективно излагать точку зрения не только героя, но и чиновников, которые, как мне кажется, загубили человека».

— Ты закончила специалитет по журналистике в Петрозаводском государственном университете, это был осознанный выбор?

— Ещё в начальных классах я понимала, что хочу писать в газету, аклассе в шестому же точно хотела быть журналистом, потому что писала какие-то сказки дурацкие, и мне нравилось, когда их зачитывали перед всем классом на уроке литературы. Потом была школьная газета, за ней городская, в которой я тоже писала какую-то фигню. В общем, я один из тех счастливых людей, которые пошли, куда нужно, и ни разу не пожалели.

— Помнишь свой первый текст?

— Да,конечно, это был класс восьмой. Я нашла на берегу озера мёртвую чайку и отпилила ей камнем лапку,потому что на ней было колечко. Потом долго выясняла, что это за колечко, отправляла письма в Великобританию, потому что на неё было написано London.В общем, это была окольцованная чайка, которая эмигрировала в Россию. Я писала про это статью, закопалась в орнитологию, и с тех пор заинтересовалась этой темой. Сейчас готовлю текст про орнитологов на Балтике.

— Любишь перечитывать старые работы? Не боишься увидеть там ошибки?

— На работе все постоянно ржут, что я читаю только себя. Но это не потому, что мне так нравится упиваться своим творчеством, а потому, что я всегда ищу какие-то «косяки» и постоянно их нахожу. Даже когда текст уже вышел на сайте, я читаю его до дыр и всем выношу мозг, что надо что-нибудь поправить. Конечно, неприятно, когда есть «косяк», но хорошо, когда ты его сам заметил и успел исправить. Страшнее, когда тебя мордой кто-то ткнёт в это.

— Что важнее в журналистском образовании: теория или практика?

— Я думаю, что важнее практика, просто апеллирую к своему опыту. Нас журналистике не учили, при всём моём уважении к преподавательскому составу. Когда я закончила журфак и пошла в газету работать, я была полным нулём. Спасал только слог,но это просто дано. Дальше всю базу и навыки я приобрела, слушая редактора и читая хорошие репортажи. Помню,в первые дни сидела в кругу своих коллег на планёрке и понимала: надо заявить какую-то тему, но не знала, где их брать.Переживала, плакала, но кто хочет, тот вытирает сопли и идёт дальше. Я очень хотела. Поэтому считаю, что с первого курса нужно идти на практику в издание, сидеть на планёрках и много писать. Вообще думаю, что журналистами становятся очень упорные люди.

— Нас приучают, что денег в журналистике лучше не ждать. Были мысли подрабатывать в других сферах, чтобы получать больше?

— Слушай, я бомжевала, голодала, но так сильно любила журналистику, что даже сама не понимаю, как, но жила. Потом постепенно стала получать больше, набивала руку, делала себе имя.Журналистика —не та профессия, которой можно заработать, но выживать и даже жить с ней можно. Да, периодически я халтурила: писала для других изданий, что-то вычитывала или вот полтора года делала частный заказ — интервью с родственниками одного бизнесмена. Всегда находится какая-то подработка, вопрос в том, есть ли на неё время. Сегодня я отказалась от очередной. Очень хочется больше зарабатывать, но просто физически никак. Нет у меня претензий к тем, кто не нашёл себя в профессии. Это нелегко. Не каждый захочет жить так, как я жила, пытаясь пробить себе дорогу условно из Кондопоги в Москву. Я помню как мне дали первую зарплату: четыре тысячи рублей, в месяц, а квартиратогда стоила три с половиной. Я жила вообще в лесу, куда не доезжал транспорт, ходила через лес с фонариком домой, потому что у меня не было денег снять себе что-то нормальное. Вот я помню, сидела и думала: как же я буду жить на эти 500 рублей. Ну, поревела, пошла мыть полы, как-то выжила. Так что готовься ко всему.

— Как от текста про птицу-мигранта ты пришла к социальной журналистике?

— Первое время мне было очень весело, я об этом не думала. В Петрозаводске у меня была целая серия материалов из цикла «проверено на себе». Я сейчас их вспоминаю и думаю: «Господи, какая ***** [ерунда]. Что я вообще делала?» Успокаиваю себя только тем, что оттачивала слог. Я переодевалась пчеловодом и ходила на пасеку, жила в семье шейха, занималась подводной охотой, прыгала с парашютом, ходила по крышам, кормила форель в сапогах по горло — чего я только ни делала. А в социалку пришла, наверное, потому, что всегда была такая вот сострадательная, и если видела, что надо написать что-то и помочь, я старалась. Но нечасто, потому что мне было весело прыгать с крыш.

По-настоящему началось всё, когда я поехала в карельский городок Олонец писать что-то такое женеполезное для общества, и мне там сказали: «У нас есть одна бабушка, к ней загляните».Захожу в дом, там она в инвалидной коляске: одна нога синяя, второй по колено нет. Выйти бабушка не может, а в доме только дырявая печка. Изо всех щелей валит дымище, глаза слезятся, ощущение, что стою в центре костра. Я помню свой шок, когда это увидела.Приезжаю в Петрозаводск и под впечатлением пишу колонку про то, что у бабушки там ****** [кошмар],и надо что-то делать. Люди стали спрашивать, чем можно помочь, предлагать деньги, а проблема была в том, что её надо было просто переселять. И тогда я решила, что умру,костьми лягу, но сделаю так, чтобы у этой бабушки появилось своё жильё. Позвонила мэру, он испугался карельской журналистики и нашёл помещение.Я ему сказала: «Хорошо, давайте я напишу, что вы обещаете её переселить, но буду следить, чтобы вы это сделали». Я ему звонила каждые три недели, несколько раз приезжала в Олонец, лично следила за работами. Девять месяцев у меня ушло на то, чтобывсё это провернуть. В итоге я добилась своего: бабушке дали жильё.Мы сделали внутри ремонт, справили новоселье, она плакала от счастья.После этого я поняла, что есть столько людей, которым нужна помощь, ая с какими-то рыбами под водой плаваю. На что я трачу свою жизнь?Я стала собирать вещи для детских домов — это была такая журналистика на грани волонтёрства. Моя редакция вешалась, когда видела баулыв коридорах. Сейчас я же таким не занимаюсь, стараюсь развивать системную благотворительность.

— На «Снобе» про тебя написано: «Воспринимает журналистику как действенный инструмент помощи тем, кто в ней нуждается». Твоя миссия в журналистике — помогать?

—Люди пишут по разным причинам, кому-то просто в кайф, что их читают, кому-то нравится рассказывать истории, давать людям знания, это тоже у меня есть, но больше всего мне нравится, что можно что-то менять журналистикой. И мне нравится, что это происходит публично,что кто-то может сделать вывод, прочитав материал: начиная от чиновников, заканчивая рядовыми людьми.Я выбрала журналистику действия, помощи другим, поэтому для меня у неё есть миссия, хотя, наверное, это неправильно.Ну вот я воспринимаю это так. По-другому не могу.

— В тексте «Времядел» ты писала, что благодарна тем, кто помогает, но переживаешь, что чиновники остаются равнодушными. Их реакция и есть успех для тебя?

— Конечно, хотелось бы, чтобы проблемы решались на высоком уровне. Например, у меня была история про девочку слабовидящую, которая каждую неделю ездила из деревни за 200 километров в свой интернат, просто потому, что учебное законодательство изменилось, и на выходных всех приезжих стали отправлять домой. После выхода статьи нашли лазейку и стали разрешать оставаться детям, выделили дополнительно повара и дежурного. Вот этодля меня был огромный успех. Понятно, что можно было скинуться всем миром и дать девочке денег, которых ей бы хватило на год поездок, но это бы не решило проблему системно. Когда же поворачивается какой-то винтик — вот это успех. Но последнее время мне кажется, что мы всё меньше можем влиять на что-то.

— Любимый тобой Дмитрий Соколов-Митрич говорит, что журналист не должен помогать героям, потому что теряет объективность и начинает манипулировать. Как у тебя получается оставаться беспристрастной?

— Беспристрастной я себя не могу назвать точно, потому чтоя из тех, кто погружается в каждый текст, потом названивает героям, поддерживает контакт, сходит с ума, но продолжает это делать. Но все эмоции я оставляю за рамками и пишу достаточно сдержанные тексты, стараюсь объективно излагать точку зрения не только героя, но и чиновников, которые, как мне кажется, загубили человека. Я только закончила работать над текстом про бабушку из Янтарного, у которой сгорел дом. Понятно, что я хочу, чтобы после публикации кто-то зашевелился, но стараюсь не наезжать и прямым текстом и не говорить, что все м***ки [нехорошие люди]. Хотя внутри себя я пережила огромные эмоции: писала и плакала, и бабушкезвонила, но про это, в общем-то, никто не знает.

— Раздел «Помогаем» на «Таких делах» — это журналистика?

— Это особый её подвид — фандрайзинговые тексты, которые мы делаем, чтобы рассказывать о работе фондов и собирать для них деньги.Там допустима честная манипуляция, когда я в подробностях рассказываю, как, допустим, женщина умирает. Я знаю, что это точно вызовет слезу, но моя эмоция искренняя, я её не выдумываю, просто говорю о об этом чуть больше, чем в чисто журналистском тексте. Ещё особенность ФР [Фандрайзинга — прим.] — прямая просьба о денежной помощи. Ты человека приводишь за ручку и говоришь: вот ты прочитал, а теперь можешь помочь, потому что это правильно.Мы всё время спорим на планёрках, журналистика это или нет. Лично я разделяю такие тексты с репортажами, где ты пытаешься разобраться в проблеме, берёшь комментарий у второй стороны. Хотя у меня есть фандрайзинговые тексты, которые я могу назвать абсолютно журналистскими. Например, была история про Екатеринбургский хоспис. Я неделю там работала и просто сделала репортаж о том, что там происходит. Этого было достаточно. Чтобы не скатиться в не журналистику, надо просто не врать. Ты рассказываешь, что видишь, что чувствуешь. Я радуюсь, когда удалось написать о проблеме честно, без соплей, а все читают и ревут, потому что понимают,о чём ты.

— В конце твоей истории про таксистку Пелагею нет прямых просьб о помощи, но героиня в итоге получила много денег. Это может считаться фандрайзингом?

— Мы тоже в редакции обсуждали этот феномен, потому что никто не ожидал, что будет такая реакция. Но опять же, никто не может предсказать, как люди отреагируют на тот или иной материал. Кому-то после похожих текстов квартиры дарят. Что это? Фандрайзинг? Нет, это просто воля отдельного человека, который прочитал текст ипроникся.

— Бывало, что герои начинали пользоваться твоей помощью или обманывали?

— Та же бабушка на Убере последнее время сводит меня с ума, потому что ей посыпалось много денег, и теперь она считает, что я могу помочь ей в любой беде. Это не про обман пример, но про то, что некоторые злоупотребляют мной и отношениями, которые сложились между нами во время работы. Чтобы обманывали, не знаю, но иногда приходилось верить героям на слово.Тут ни ты, ни читатель не проверит, к сожалению.

— Вернёмся к тому, что «разрушает». В соцсетях ты пишешь: «В работе для меня, пожалуй, самое сложное – переключаться … сложно расставаться с героем».Что делать с излишней эмпатией?

— Валера Панюшкин всегда меня ругает за неё. Вот он-то как раз пишет и забывает сразу про своих героев, и правильно делает. Потому что он один, а героев много. У меня два варианта: либо я сойду с ума, либо научусь делать как Валера. Ещё несколько лет назад я не понимала, как я могу сразу же унестись в какую-нибудь командировку писать совсем о другом, если герой мне доверился, открылся. Ему, может быть, нужна моя поддержка, он, естественно, звонит,пишет. У меня и сейчас есть герои, которые просто звонят и спрашивают, как у меня дела, делятся своими переживаниями. Я стараюсь отвечать, как могу. Но наверное, нужно сразу ставить «забор» между журналистом и героем. Говорить: «Мы сейчас пообщаемся, я напишу, сделаю всё возможное, а потом пока». Я ещё не научилась так жить, но очень хочу.

— Что тебя держит? Ответственность перед героями?

— Скорее да. Я переживаю, как сложится их судьба, потому что не всегда статьи отражаются на героях хорошо. Могут начать наезжать властные структуры или станут показывать пальцем — всё, что угодно. И как раз такое меня очень беспокоит. При этом, я почти никогда не показываю никому тексты и никогда за это не огребаю, как ни странно. Сверяю только те куски, где сомневаюсь в изложении каких-то фактов.

— Представь, ты пишешь текст, и у твоего героя случается что-то непредвиденно плохое. Что это для тебя: журналистская радость или повод, чтобы расстроиться?

— Иногда реакция такая: «О, ******* [замечательно], сейчас прям напишем». От этого не уйти,это профессиональный цинизм. Мне даже не стыдно, я просто ржу над этим. Не скажу, что я серьёзно всегда радуюсь и прыгаю до потолка. Я расстраиваюсь вместе с героем, но понимаю, что текст мой от этого будет только круче.

— У тебя есть материалы про папу гея, проститутку-регента, где ты находишь героев?

— Мне задают этот вопрос даже редакторы. Я сама не знаю, это какая-то магия журналистики, они находят меня сами. Может быть, иногда я слишком любопытная или внимательная. В случае с Таис я просто хотела сделать социальный материал про проституток.Я долго их искала, никого не находила, а потом какой-то фотограф сказал, что у него есть такая вот общительная женщина.Мы с ней встретились в кафе, для меня она проститутка-индивидуалка. Я не помню, что я у неё спросила, чем её задела, но она сказала, что вообще-то она ещё и регент в церкви, на секундочку. И тут я******* [оченьудивилась]. Но это всегда просто случай.

— Если не социалка, то какие темы и направления тебе интересны?

— Мне очень нравится научная журналистика, хочу сделать большой проект про учёных, которые работают в разных уголках страны. Трэвел журналистика без уклона в социалку мне тоже интересна, есть мысли когда-нибудь туда уйти. Она бы мне сохранила огромное количество нервных клеток. Ну и, конечно, человек во всех его проявлениях, без привязки к проблемам. Но, опять же, ко мне всегда притягиваютсялюди с болями. Хотя завтра я поеду брать интервью у женщины, которой диагностировали рак четвёртой стадии, и она как-то умудрилась от него вылечиться. Невероятно,у меня в тексте никто не умирает, а живёт и радуется. Прогресс.

— За почти десять лет в журналистике ты была корреспондентом,шеф-редактором и редактором отдела в изданиях разного уровня,где для тебя было «лучше» и почему?

— В Петрозаводске мне нравилось, но просто стало тесно. У меня был самый популярный в Карелии блог, статьи хорошо читались, никто меня не редактировал. Приходила в аптеку за лекарством — делали скидочку,останавливали на улицах, брали автографы, серьёзно. Расти было сложно. Подумала: ну что, поеду в Самару, посмотрю,могу ли я чего-то добиться там, где меня никто не знает. Взяли сразу шеф-редактором городского издания. Я выбила себе возможность писать тексты, и понеслись три года счастья. Там я написала свои лучшие тексты.Потом стала работать в «Таких делах». В последний год работы в Самаре я разрывалась между полевой работой иредактурой. У меня вообще не было выходных, я стала уставать. В какой-то момент нужно было просто сделать выбор: кем я хочу быть. И я поняла, что редактором ещё успею стать, а сейчас есть возможность объездить весь мир, как я всегда хотела. Вцелом я могла бы оставаться в Самаре, но задолбалась оттуда летать с пересадками, плюс хотелось иногда хотя бы попадать на планёрки, учиться. Всегда очень любила Валеру Панюшкина, и хотела сидеть с ним над моими текстами, чтобы он их правил прям при мне и давал задания. Через месяц после того, как я переехала в Москву, Валера уволился из «Таких дел», я его прокляла. Но мы успели посидеть над несколькими моими текстами, по-прежнему общаемся. Я и сейчас готовлю материал, с которым приду к нему и скажу: «Друг, пожалуйста, посмотри».

— «Такие дела» — твоё место?

— Да, абсолютно. Меня никто не ограничивает. Здесь всеориентированы на человека: коллектив очень добрый, сочувствующий, весёлый.Делать человека центром работы, рассказывать о людях, о которых никто больше не рассказывает, видеть в условной доярке героя — это прям моя история. Мало кто делает так. В основном медиа ориентированы на хайп, громкие проблемы, а про обычных людей почти никто не пишет. А какой-нибудь старый художник, которого никто не знает тоже достоин внимания. У него интересная жизнь, свой опыт, которым он может поделиться.

— Ты хоть и говоришь, что тебе тяжело, а всё равно звучит оптимистично. Научи, как не впасть в депрессию.

— Не знаю, выгляжу я жутко, кот у меня ободранный, помыть его некогда, всё плохо. Над этим надо просто ржать, иначе чокнешься.Это я утрирую. Во-первых, старайсяспать, во-вторых, не страдай и не ходи из угла в угол из-за каждого героя по десять лет, как я это делаю, в-третьих, выстрой график работы, в котором есть место личным увлечениям. Меня, например, спасает бег. Как только я чувствую, что очень сильно устала, я бегу. Даже в командировки я вожу с собой кроссовки и бегаю. Так я узнаю новые города.

— Как часто ты отдыхаешь?

— Нечасто, но я стараюсь. Опять же, мы говорим про работу круглосуточную, как у меня. Потому что, например, люди, которые пишут новости, ушли вечером с работы, если они не дежурные, и у них начинается жизнь. У меня нет такой возможности, я спецкор и работаю всегда. Я либо еду, либо пишу, либо собираюсь,либо планирую. Я всё время нахожусь в этом, не могу сказать «нет», потому что темы горят, люди умирают и всё такое. Много времени отнимают поездки, но у меня есть отпуск, 25 дней в году. Я стараюсь его разбивать по пять дней и ездить. Главное не брать с собой ноутбук.

Беседовала Виктория Малькова