Ирина Щербакова: «Журналистика очень сильно меня поменяла — она пробудила во мне эмпатию и способность сострадать людям»

Ирина Щербакова — бывшая журналистка глянцевых изданий SNC, L’Officiel, ушедшая в репортажную журналистику. Она писала для интернет-изданий «Батенька, да вы трансформер», Meduza, журнала «Холод». Несколько её текстов получили номинации на премию «Редколлегия».

— Как вы стали журналистом?

— Я хотела стать журналистом c четырнадцати лет, но, поступая в МГИМО, не пошла на факультет международной журналистики (МЖ), потому что он считается одним из самых слабых. Довольно мало приличных людей в нашей профессии закончили МЖ. Я поступила на классический факультет МГИМО — международных отношений. Кстати, он в книге рекордов Гиннесса — там 53 изучаемых языка. По сути, всё, что я делала — это учила немецкий. Но к концу первого курса я всё-таки вспомнила, что хочу в журналистику, и по знакомству устроилась в издательский дом Axel Springer. Axel Springer на тот момент выпускал журналы Forbes, Ok!, «Gala биография». Меня к Forbes не подпустили на пушечный выстрел, но было очень интересно наблюдать за ними из-за стеклянной стены — мы все работали рядом. Я ходила по редакциям, мне подбрасывали разную работу. Где-то я писала заметки, где-то переводила. Моя первая публикация вышла в журнале Ok!. Это было большое интервью с одной советской актрисой. Я очень сильно волновалась перед интервью, но всё прошло хорошо. После работы в Axel Springer я не стала дальше работать в медиа — я училась, и у меня чисто психологически не было навыков, которые делают хорошего журналиста. Мне было 18 лет, я была глубоко интровертной и в чём-то даже социофобной. Мне было страшно звонить незнакомым людям, не то что с ними разговаривать. Чуть позже я стала бороться с этим. 

К концу университета журналистика вернулась в мою жизнь абсолютно неожиданно. Тогда я пробовала снять свой короткий метр с друзьями, записалась в какую-то киношколу, но ничего не выходило. Затем я познакомилась в киношколе с одним чуваком, и он сказал мне: «Слушай, я делаю блог о театре, а ты же очень любишь театр. Не хочешь стать его главредом?». А мне 20 лет, и я такая: «А почему бы и нет?». И так я стала маленьким независимым блогером, который ходил по спектаклям, писал на них рецензии. Потом я начала знакомиться с молодыми актерами, которые играли в интересных мне спектаклях — например, в Гоголь-центре. Ровно в тот момент, когда я была маленьким театральным блогером, пошла цензурная волна, мощно коснувшаяся российских театров. Я это наблюдала и пробовала освещать. Например, в Москве есть такой документальный политический театр «Театр.doc». Его постоянно выгоняли со всех площадок. И тогда я звонила его покойной руководительнице Елене Греминой, брала у неё короткий комментарий по поводу того, что происходит и почему театр опять выселяют. Помню огромный скандал с «Тангейзером» в Новосибирске. Я была фанаткой Тимофея Кулябина после того, как посмотрела его спектакль «Олег» в Театре наций. Ещё тогда Константин Богомолов не ругал новую этику и не кричал, что ему запрещают животный секс — и он считался очень классным оппозиционным режиссером, мы все его любили, и я много о нем писала.

Так вышло, что мой маленький театральный блог помог мне попасть в журналы. Опять же, как складываются обстоятельства — вы никогда не знаете, с кем познакомитесь в медиатусовке, кто кем станет. С 18 лет я общалась с девушкой, которая работала в «Афише», была шеф-редактором в Tatler. Затем её позвали главным редактором в журнал SNC. Она решила заказать у меня материал про современные театры, но мне нельзя было делать его самой — потому что я не умела писать в стиле SNC. И я просто встретилась с редактором журнала и слила ему всю фактуру. У нас вышёл первый совместный материал. Затем меня взяли в SNC на стажировку. 

— Какой был ваш первый материал для SNC?

— Я до сих пор помню свой первый материал. Знаете, это очень странно, когда тебе всего 26 лет, ты начинал свой путь в профессии пять лет назад, а кого-то из героев твоих интервью уже нет в живых. Первый большой материал, который мне дали делать, был связан с персоналом московских клубов. Они наблюдали всю тусовочную жизнь Москвы с начала нулевых. Там были совершенно легендарные герои. У самого наркоманского на тот момент клуба Москвы «Ванильный ниндзя» была уборщица тетя Люба. Был такой Паша Фейсконтроль, который никого не пускал. Он рассказывал мне, как мимо него на мотоцикле проезжал голый мужик и орал «Пусти меня в клуб». И вот так я на этих интервью училась общаться с людьми и меньше стесняться. Параллельно меня совершенно случайно привели в Port — классный мужской журнал о моде и стиле, для которого писали Олег Кашин, Максим Семеляк. Я мечтала что-то туда написать, но думала, что недостаточно для них хороша. Была какая-то редакционная вечеринка, я стояла со стаканом в углу, очень опасливо на всех смотрела. И мой шеф-редактор, который раньше работал в Port, подходит ко мне, говорит: «Ира, хватит пить» и тащит меня к главному редактору Port Анзору Калкулову. Он посмотрел на меня и спросил: «Ира, что вы умеете делать?». А я немного выпила и видимо поэтому начала ему очень лихо предлагать темы, рассказывать, что я могу. Всё закончилось тем, что Port заказал мне текст. У них была рубрика, где красивую молодую актрису снимают в родных местах, и журналист пишет на неё большой профайл. Я решила предложить для этой рубрики актрису Гоголь-центра Светлану Мамрешеву, она родом из Кабардино-Балкарии. Анзор заинтересовался этой героиней — думаю, потому что он сам кабардинец. У нас вышел потрясающий и интересный материал. Света рассказывала, как она сочетает то, что она верующая мусульманка и одновременно актриса у Кирилла Серебренникова. Она вспоминала, как у неё на съемочной площадке абсолютно неожиданно случился первый поцелуй. После этого она в панике разодрала лицо партнеру по съёмкам.

В последние месяцы учебы в университете я не знала, как найти стабильную работу. Тогда цепочка случайностей, возникшая, однако, на на фундаменте стабильных отношений с двумя изданиями, привела меня к первой работе. Я подружилась с ассистенткой Анзора Калкулова. Однажды она сказала мне, что собирается уходить. Я подумала, что было бы прикольно стать ассистенткой главреда Port. Но шеф-редактор SNC, услышав о том, что я собираюсь подаваться на ассистента в Port, пошёл к главреду SNC Наталье Архангельской и сказал, что меня нельзя отпускать. Мне предложили должность младшего редактора с зарплатой, достаточно хорошей для начинающего сотрудника в российских медиа. Я сразу согласилась, а на должность ассистентки главного редактора Port пришла Таня Столяр.

— Что вы чувствовали, когда SNC и Port закрывались?

— Честно скажу — было очень больно. С Port и SNC случилась некрасивая история. Издательский дом ACMG, в котором они выпускались, был достаточно странным. У него наслаивалось огромное количество долгов, периодически нам задерживали зарплату. Тогда же государство решило ограничить долю государственного капитала в российских СМИ, что ставило под угрозу существование Axel Springer. Возникла медийная драма. Издательский дом Springer выставили на продажу, и главный его покупатель — Александр Федотов, владелец издательского дома ACMG, который берёт деньги непонятно откуда. И тут он хочет купить Forbes. Согласитесь, очень странно. Мы не можем достоверно знать, но мы можем предположить, что этот издательский дом был огромной отмывочной. Дело даже не в том, что конкретный журнал закрылся, это, скорее, стало финальной точкой. До этого я видела, как задерживается зарплата. Я видела, как нас всех привезли в огромное здание в самом центре Москвы на Малой Грузинской, сделали новый классный ремонт, но за год он обветшал, потому что его никто не обновлял. Иногда у издательства не было денег купить туалетную бумагу. Потом я узнала, что у Александра Федотова миллионы долгов за коммуналку этого здания. Затем из-за цензурного скандала ушёл главный редактор Forbes Николай Усков. На значимые должности экстренно назначали молодых сотрудников. За какое-то время до этого первым вице-президентом ACMG стал пиар-директор Calzedonia Антонио Алицци, который никогда до этого не работал в медиа. В такой достаточно демотивирующей атмосфере мы жили и работали. В этом было какое-то шизофреническое положение. Люди делали глянец, снимали Яну Рудковскую, брали интервью у Вики Газинской, а потом им не выплачивали зарплату. Народ воровал сосиски из торгового автомата в здании, потому что хотел отомстить Федотову! И к лету 2015 года всё стало схлопываться. Буквально за месяц до этого я получила предложение от издательства «Мамихлапинатана». Это был медиастартап с абсолютно диким и невыговариваемым названием, где собрались лучшие люди индустрии. Я туда перешла, и тогда же SNC закрылся. Это было абсолютно некрасиво, все просто ушли одним днем — и сделали большую прощальную вечеринку. Я очень рада, что три человека, которые работали в SNC — Наташа Архангельская, Татьяна Столяр и Юлия Пош стали делать телеграм-канал «Антиглянец» и смогли развивать его как самостоятельное СМИ. А в «Мамихлапинатане» мы выиграли крупный тендер у косметической сети Л’Этуаль на выпуск их журнала, и я перетащила половину редакции SNC и L’Officiel туда. 

— Где комфортнее работать — в коммерческих изданиях или исключительно журналистских?

— В каждой работе есть свой дискомфорт. Дело в том, с каким именно дискомфортом проще примириться. С Л’Этуаль была не совсем приятная история. Сначала у них была чёткая коммуникационная цель — общаться с миллениалами и зумерами, они хотели делать клёвый феминистский журнал. На это они и выделяли деньги. Это было очень интересно — конечно, они что-то утверждали, но это больше влияло на бьюти-отдел. Например, в журнал мы ставили только ту косметику, которая была представлена в магазинах Л’Этуаль. В целом дискомфорт был приятный — в отличие от L’Officiel, где дискомфорт был стагнирующий — несмотря на то, что можно было общаться, например, с дизайнером Джонатаном Андерсоном. В Л’Этуаль мы делали феминистское издание, у нас была огромная команда, подобранная именно под это. Но многое делалось на коленке — несмотря на то, что тендерная сумма была большая, она уходила на содержание редакции, продакшн. У нас не было возможности делать вещи а-ля Vogue. У меня были амбиции, но не хватало внимания и работоспособности. Не было ощущения, что клиенту это нужно.

Когда ты работаешь с коммерческими клиентами, ты должен фиксировать каждый их шаг. Потому что в любой момент они могут поменять свою политику. Что же случилось? Мы делали номер, приуроченный к 8 марта, там были профайлы на Олесю Герасименко, Мари Давтян, Аню Чиповскую, обложка с красным знаменем, которую стилизовал Саша Зубрилин. Мы заигрывали с коммунистическим визуалом, это вышло нереально красиво. Журнал вышел, но после этого нам стали зарубать материалы. Сначала истерично зарубили колонку Юлии Пош про слатшейминг на сайте. Потом не пропустили в номер огромный гид Даши Серенко по феминизму (позже он вышел на «Ленте.ру»). Вероятно, у Л’Этуаль произошли какие-то изменения внутри. Они очень сильно боялись любой феминистской темы, слова «феминизм» в принципе. И это было очень странно, потому что полгода мы делали феминистский журнал, а потом непонятно какой — просто позитивный. Всех хватило примерно на полгода, а дальше мы разорвали с ними отношения. Поразительно, но сейчас Л’Этуаль сотрудничает с Алёной Поповой и поддерживает акции против домашнего насилия.

Мне 25 лет, я больше не главный редактор. Я год строила свою идентичность на этом, писала колонки — это, конечно, было невероятное чувство, когда условную колонку лайкает Юрий Сапрыкин. Кроме того, у меня была команда из 15 человек, которые не знали, чем им заниматься. Мы пробовали до этого найти коммерческие проекты, но они не закрывали потребности всей редакции. Я пыталась держать лицо, но у меня не получалось. И тогда же в моей жизни появилась репортажная журналистика. 

— Как вы пришли в репортажную журналистику?

— Егор Мостовщиков, издатель «Батеньки», предложил мне сделать спецпроект для одной фармацевтической компании, которая выпускала препарат от астении. Для спецпроекта я общалась, например, с девушкой, у которой была династия трудоголиков и долгая история семейного насилия. Клиент не утвердил получившийся текст — но у него были абсолютно резонные причины. У наших героинь, судя по всему, была клиническая депрессия, и текст получился о другом заболевании, а не о астении. Но текст мы всё равно выпустили, а клиенту написали ещё один. Материал вышел и за считаные дни собрал 50 тысяч просмотров. Героиня поблагодарила меня за текст, а моя преподавательница йоги сказала, что плакала, прочитав текст, потому что у неё была похожая семейная история. И я поняла, что могу рассказывать истории, которые действительно трогают людей. Писать про тяжелые проблемы с ментальным здоровьем для меня оказалось гораздо интереснее чем то, что я делала последние полгода, работая в Л’Этуаль. Тогда же осенью мне прилетела тема для первого большого исследования. Когда мы искали героев с астенией, мы неожиданно нашли людей с другой болезнью — синдромом хронической усталости (СХУ). Я решила про них написать. Я хорошо помню, как полтора часа проговорила с мужчиной, у которого просто так полетело здоровье. Он рассказывал мне, как у него подозревали рак, зря удалили лимфоузел, никто не понимал, что с ним происходит. После этого интервью я сидела и плакала, мне было страшно и беспомощно. Про СХУ очень много предрассудков, и поначалу я вела себя как маленький параноик. В сообществе больных синдромом хронической усталости ходила информация о том, что он передаётся воздушно-капельным путем, и я очень сильно боялась этого. Когда я общалась с больными, я просила их надевать защитные маски. В какой-то момент во время разговора я случайно коснулась рукой лица, а потом заливала антисептик себе в рот.

Тогда я не понимала, что делать со своей карьерой. С друзьями мы собирались запускать независимое lifestyle-медиа, а репортажная журналистика была для меня неким социально значимым хобби. Я сомневалась: начав делать репортажи, я наверное, потеряю в деньгах, должности — я же была главным редактором! Но lifestyle-проект не складывался, а мы всё собирали истории про СХУ, и я поняла, что просто хочу быть в «Батеньке» и работать журналистом. Это и случилось. Я проработала там достаточно счастливый год. Потом в «Батеньке» начались финансовые проблемы на фоне коронакризиса, и я ушла на фриланс.

— Как работать с тяжелой повесткой?

— Есть боль, которую ты чувствуешь, когда твои друзья, семья оказываются в сложной ситуации. Работая с тяжёлой повесткой, ты сталкиваешься с болью немного другого плана. Журналистика очень сильно меня поменяла — она пробудила во мне эмпатию и способность сострадать людям. До этого я была зациклена только на себе — а репортажная журналистика стала для меня способом понять, что в мире существуют другие люди. Я достаточно мрачный человек — хотя во время работы в глянце я это отрицала. Меня с детства привлекают довольно тяжелые темы. Мне интересно изучать, почему люди так делают, понять, каково людям пережить невероятную трагедию. К этому стало примешиваться желание рассказать о некотором явлении читателю так, чтобы он понял, что это реальная проблема. Я ставила перед собой цель рассказать об этом явлении в конкретных историях — настолько драматургически мощных, чтобы они сумели отпечататься в голове у читателя. Репортажная журналистика даёт мне больше, чем забирает. Она даёт мне ощущение, что я делаю полезную работу, творческое удовлетворение, то взаимодействие с миром, которого мне всегда не хватало. Был не очень простой момент, когда через меня параллельно проходили два текста про Веру Пехтелеву и Розу Халишхову. Мне было сложно, потому что я эмоционально вкладывалась в эти истории, и затем почувствовала себя эмоционально выгоревшей. После завершения текстов у меня была эйфория — а потом начал дергаться глаз, когда я увидела новый репортаж Елены Костюченко. Мой главный совет для журналистов, которые работают с тяжелой повесткой — нормально восстанавливаться. В жизни должно быть что-то кроме профессии. Очень важно видеться с друзьями, смотреть кино, читать, куда-то ходить. 

— Как создавать сильные по драматургии тексты?

— На меня как на редактора большое влияние оказал мастер-класс сценарного преподавателя Роберта Макки, на который я попала как журналист L’Officiel. Я брала у Макки интервью — это было потрясающе. В книге «История на миллион долларов» Макки сводит драматургические приёмы в конкретные формулы. И ты понимаешь, как работает конкретный драматургический приём, когда Макки показывает его схему и приводит примеры из фильмов, где он работает. Другая книга Макки «Диалог» также полезна журналисту, потому что даёт понимание о том, на что надо обращать внимание в речи у людей. Этих двух книг начинающему автору вполне должно хватить, потому что они дадут первоначальное понимание о том, что такое история и как её рассказывать. 

Также полезно изучать известные репортажи — например, «Хиросиму» Джона Херси, который вышел в журнале New Yorker 1946 года. Ещё есть важный текст «Фрэнк Синатра простудился» Гэя Тализа — одного из отцов-основателей новой журналистики 1960-х. Тализ не мог взять интервью у самого Синатры, поэтому для этого текста он поговорил с сотней людей, которые знали Синатру, и в итоге написал большой портретный очерк. Также я советую текст «Падающий человек» Тома Джунода, вышедший в американском Esquire в 2003 году. Этот текст — гибрид репортажа и журналистского расследования. Джунод пытается понять, кем был человек на самой известной фотографии с теракта 11 сентября 2001 года.

Итого у нас три слагаемых успеха: изучать теорию драматургии, изучать чужие работы, применять драматургические приемы к событиям и обстоятельствам, про которые ты пишешь.

— Что лучше: работа в редакции или фриланс?

Если у тебя есть навык работы с коммерческими проектами, то теоретически на фрилансе ты можешь заработать больше. Но на фрилансе сложнее заработать именно журналистикой, потому что гонорары за текст меньше, чем зарплата в редакциях, а тексты делаются долго. Например, текст в журнале «Холод» стоит 15 тысяч рублей, и это очень хорошо для индустрии. Но этот материал делается долго, месяц или три недели. Журналистскими гонорарами прожить непросто, поэтому ты добавляешь себе коммерческие проекты. Тут тоже есть свои нюансы: во-первых, куча бюрократии, во-вторых, коммерция отвлекает от чисто журналистской работы, тебе становится сложно это совмещать. Лучше всего журналист себя чувствует, когда находится в редакции, постоянно взаимодействуя с коллегами, обмениваясь идеями. И после нескольких месяцев на фрилансе я понимаю, насколько для меня это важно. 

— На ваш взгляд, что ждёт независимую журналистику в России?

— Я очень надеюсь, что у неё всё будет хорошо. Журналистику хоронят дольше, чем нам с вами лет.

Беседовала Ксения Михайлова