Давид Аракелян: «Как мы видим журналистика будет, некролог писать рано»

Давид Аракелян – сотрудник редакции «Новой газеты». Давид выиграл в олимпиаде по журналистике и поступил на бюджет в Высшую школу экономики на направление «Журналистика». С одиннадцати лет он мечтал и верно шел к своей цели – к работе в «Новой газете».  В девятнадцать лет он достиг ее, развиваясь во всех сферах журналистики на протяжении восьми лет.

– Ты сейчас работаешь в новой газете. Как именно ты туда попал?

– Моей основной деятельностью былопродюсирование. Я оставил заявление Кириллу Мартынову. Нужно было написать письмо: зачем мне эта должность и свой опыт какой-то. Затем Кирилл пригласил меня на собеседование. Мы поговорили с ним о том, каким я вижу ютуб«Новой газеты», что бы я хотел снимать и могу снимать. И он пригласил меня на должность продюсера видеоконтента. И вот с января я работаю в «Новой газете». 

– Можешь рассказать о редакционной политике немного? Какие-то правила свои?

– В целом, как таковых правил у нас не было до появления закона о дискредитации российской армии. Я первое время весь январь и начало февраля не ощущал этого. Мы освещали любые темы. Кирилл предлагал какие-то темы, я предлагал какие-то темы, которые не особо освещались в российской прессе. Мы тогда как раз рассказывали на ютубе о том, что Россия, возможно, готовится к каким-то действиям на Украине. Я не чувствовал какого-то давления. Когда началась спецоперация, мы проводили на нашем ютуб-канале прямые трансляции ежедневно, к сожалению, их уже нет в открытом доступе, и если посмотреть прямые эфиры, то чем дальше, тем меньше информации мы могли донести до зрителей, потому что вводилась цензура. И тогда вся редакция была вынуждена соблюдать ее, поскольку грозила опасность каждому журналисту, кто хоть как-то связан с «Новой газетой». Грозили реальные сроки, а мы не могли так рисковать.

– Ты не чувствовал какое-то давление со стороны власти?

– Конкретно на себе я не чувствую никакого давления. Я продолжаю работать, буду продолжать работать. Сейчас мы приостановили работу, но у меня есть некоторые дела, которыми я здесь занимаюсь. Мы делаем контент в стол и после того, как мы возобновим работу будет очень много информации и много всего. Яне чувствую давление, но на моих коллег – да. Наша журналистка Ира Тумакова* стала иноагентом, моей подруге и коллеге Тане Ковтун звонят какие-то неизвестные люди, представляются сотрудниками ФСБ.

– А у тебя есть страх?

– Ну… Страх как бы есть, но я постоянно успокаиваю себя: кто, если не я? Именно мой аргумент в том, что я не передовой журналист: я не Лена Костюченко, не Кирилл Мартынов, не Козырев. Я просто делаю видео, делаю все, чтобы они выходили на ютуб-канале «Новой газеты». И я надеюсь, что меня не тронут, но все же за свою безопасность я боюсь: не разговариваю с какими-то неизвестными номерами, которые звонят, не всегда ночую дома. Какой-то страх есть, но я его всячески подавляю. 

– Что в твоей голове «щелкнуло», что ты решил пойти в журналистику?

– Я прямо помню этот день. Мне было одиннадцать или двенадцать лет, и у моих родителей была очень большая коллекция книг разных. И мне в одиннадцать лет попалась книга Анны Политковской «Путинская Россия» – это книга овоенных преступлениях, о том, что происходило с солдатами во время первой чеченской и второй чеченской кампаниях. И, когда я ее прочитал, понял, что я мечтаю работать в «Новой газете» и буду делать все, чтобы попасть сюда.

– Получается, на протяжении семи лет ты точно знал, что пойдешь работать в «Новую газету»?

– Да. Ну, это была моя конечная журналистская цель – прийти именно в эту редакцию, но так сложилось, что она оказалась более выполнимой, чем я ожидал.

– Сейчас учишься где-то?

– Сейчас я учусь на программе «Журналистика» в Высшей школе экономики, но в ближайшее время, скорее всего, буду переводиться на другое направление.

– Связанное с журналистикой или нет?

– Нет, я, скорее всего, если получится переведусь на что-то связанное с политикой, потому что до поступления всегда слышал аргументы о том, что образование журналиста бесполезно, надо практиковаться. Но я понимал, что какое-то образование журналист все-таки должен иметь. И теперь, когда я поработал в федеральном большом медиа, я вижу, что образование журналистское не имеет большого смысла потому, что в редакции тебя учат гораздо большему, чем в университете.

– Где ты черпал свои знания в сфере журналистики? С чего ты начинал свои первые шаги?

– В сфере журналистики один из самых первых моих шагов… Я пошел в школу журналиста в Южном федеральном университете. Дальше я уже занимался сам: учился в каких-то онлайн-школах. Меня заинтересовала история и теория медиа – я активно изучал этот предмет. Я сидел дома вместо школы, прочитал учебники первого курса журфаков Вышки, МГУ и Санкт-Петербургского государственного университета, смотрел какие-то доступные на ютубелекции по истории журналистики. Выиграл в олимпиаде и поступил на журфак. Если еще говорить о моем журналистском опыте, то я был во всех медиа-школах в Ростове – это мой родной город. Затем я писал для журнала в Санкт-Петербурге «Пять углов» просто как автор, а затем они пригласили меня на должность шеф-редактора одной из рубрик. И я стал редактором, проработал три месяца, дальше мне уже темы, на которые я писал, не разрешали брать, и поэтому я ушел оттуда. У меня былперерыв рабочий – два месяца, и затем я пошел в «Новую газету».

– А о каких темах ты хотел писать?

– Если посмотреть мои тексты, которые я публиковал, самые такие большие, которые я вспомню. Это мини-расследование о том, как студентов отчисляют после протестов в Минске. Затем я собрал истории подростков, у которых появились проблемы после выхода на митинги. Я делал большую работу: собирал мнения о поправках в Конституцию и проводил несколько мастер-классов, где объяснял, что это такое. Расследование о том, как девочка купила ответы или экзамен по химии на ЕГЭ. Последним текстом было интервью с сотрудницей «Новой газеты». Я выпустил этот текст, и мой редактор сказал: «либо мы не пишем такое, либо ты уходишь». Я ушел. Затем эта сотрудница уволилась из «Новой газеты». Освободилась ее должность, и я оказался здесь.

– Что для тебя служит мотивацией, вдохновением каким-то?

– Ну, это самое банальная и глупая, наверное, фраза – это прекрасная Россия будущего. Самаяпростейшая мотивация. Но я понимаю, что, если я сегодня выйду на работу, выпущу эфир, то больше людей узнает о событиях. А наши эфиры часто объясняют события, как они повлияют на общество. Это как раз формат эксплейнера. И я понимаю, что от моей работы, хоть это какая-то маленькая часть, больше людей узнают, больше людей поймут, что в стране происходит, в мире. Возможно, в дальнейшем это как-то повлияет на ситуацию.

– Ты описываешь более-менее настоящую журналистику, если так можно назвать оценочно. Кто для тебя настоящий журналист? Какими качествами он должен обладать?

– Мне кажется сейчас, в рамках того, что сейчас происходит – это бесстрашие. Потому что у меня сейчас много знакомых коллег, которыми я восхищаюсь только потому, что они не бросают это дело. Мой начальник Кирилл Мартынов постоянно хвалит молодых ребят в «Новой газете». Нас здесь человек семь-восемь. Хвалит за то, что мы не боимся. После 24 февраля мы могли спокойно уйти на каике-то высокооплачиваемые должности, но мы остаемся и продолжаем работать. Поэтому бесстрашие и упорство. Мне кажется, это то, без чегожурналист сейчас не может.

– И, следовательно, из этого вытекающий вопрос: настоящая журналистика – это про что?

– Про людей. Есть журналистика мнений и журналистика фактов. Если мы сделаем только журналистику фактов, то мы с их помощью объясняем людям происходящее. Если мы делаем журналистику мнений, мы показываем мнение одних людей другим людям. Поэтому для меня журналистика – это про человека, его личность и его права.

– Какую серьезную работу ты сделал, про людей, работая в «Новой газете»?

– Я не смогу назвать конкретно что-то одно большое, но мое самое любимое – это прямые эфиры, потому что мы делали их буквально непрерывно. Мы приходили в редакцию каждый день с 24 февраля в десять утра и уходили в двенадцать часов в час ночи. И иногда мы не уходили, а оставались искать ночью новости для завтрашнего эфира. И то, какой фитбэк мы получали от этого… Это для меня очень важная работа: у меня есть заскриненные сообщения, комментарии людей, которые благодарили ведущего, всю команду. И ты понимаешь, зачем это все.

– Так, для тебя успех в журналистике это…?

– Успех в журналистике – как же сложно… Ну, я надеюсь, что тем, чем я сейчас занимаюсь – это пока не моя высшая точка развития, и дальше будет что-то большее. Но мне кажется, у каждого человека он свой. Если твой текст помог хотя бы одному человек понять что-то или просто помог кому-то, то, мне кажется, это уже можно считать успехом.

– Какой ты можешь дать совет начинающим одиннадцатилетним журналистам, как ты?

– Ой, я бы себе сказал тогда, да ивсем, кто только приходит только мечтает, начинает делать первые влогсы, репортажи, первые тексты, чтобы они не боялись мечтать. Это самый банальный и глупый совет на уровне книг по мотивации, но если не думать о том, зачем ты это делаешь, и если не мечтать, что ты придешь к этой цели, то вряд ли у тебя это получится.

– То есть им все-таки стоит идти в журналистику даже в двадцать втором году двадцать первого века?

– Ну, если говорить, что журналистика умирает, и мы пишем ей некролог… Начало моей карьеры совпало с этим периодом, но, как мы видим журналистика будет, некролог писать рано. Появляется «Новая газета. Европа», какие-то независимые каналы на ютубе. Как бы не задавливали журналистику, работа для журналиста всегда будет. Если ты любишь свою профессию, и ты стараешься сделать все,чтобы стать хорошим журналистом, то бояться, сомневаться смысла нет.

– А ты вот в одиннадцать лет, когда только начинал первые шаги, уже писал что-то или только впитывал?

– В одиннадцать лет в школе у меня буквально один год вела литературу Светлана Алексеевна. Когда я сказал, что хочу стать журналистом, она очень обрадовалась, потому что у нее, по-моему, было журналистское образование. Она давала мне какие-то дополнительные сочинения, учила базовым принципам: по типу перевернутой пирамиды, что такое лид и так далее. И тогда я уже начал что-то писать, но именно текстами я занялся, когда пришел в «Пять углов». Я всегда старался быть каким-то конвергентным журналистом, и сейчас моя деятельность – это видео, я больше направлен в эту сферу.

– Почему ты из текста решил перейти в видео-сферу?

– Мне просто всегда было с видео комфортнее работать. Во-первых, журналистика трансформируется, она развивается без остановки. И сейчас видео смотрят гораздо больше, чем читают тексты, к сожалению. Пришлось адаптироваться, но я не говорю, что на этом останавливаюсь. Я какое-то время успел поработать на радио, поработал с текстами, но видео – это тот формат, который мне всегда нравился и который я буду продолжать делать.

– А на радио ты где практиковался?

– Я был в Ростове в местном региональном радио. Я практиковался буквально на нескольких эфирах – выучил базовые правила: сколько ведутся эфиры, как писать подводку к радиоэфирам и все. Я понял, что радио – это не то место, где я буду продолжать работать.

– В течение скольких месяцев длилась эта практика?

– Примерно полтора месяца буквально. Мне удалось подготовиться к трем или четырем эфирам и все. Мне не особо это нравилось. Мне просто нравилось быть в сфере региональной журналистики, видеть, как местные популярные люди приходят туда – я загорелся атмосферой. Но не продолжил проходить практику. Тем более, там были ограничения по возрасту, начались практики у студентов и мест было мало. Но я понял, что хочу заниматься журналистикой.

– А ты с какими-то сложностями вообще сталкивался на своем пути?

– Я вот тоже, описывая свой путь, понимаю, какой он легкий, если сравнивать с кем-то. У меня не было суперсложностей. Но тут же я вспоминаю, как я проходил теорию журналистики: я мог три-четыре дня не выходить из дома, я спал по четыре часа в день, я изучал все, что попадалось под руку, какие-то проекты, понимая, что этот опыт и эти знания мне понадобятся в будущем. Поэтому единственная трудность – это старания и потраченное время. Здесь мне повезло.

– Над каким материалом ты работал дольше всего ивложил больше всего усилий?

– Будет сложно ответить на этот вопрос. Скорее всего, это текст, который мы готовим сейчас. Это некое расследование про социальные сети. Я не могу говорить подробности, но оно очень сложное, мы его готовим на протяжении двух месяцев, ищем данные, пытаемся найти людей, но пока мы не бросаем этот текст. Со вчерашнего дня снова взялись за его работу и продолжаем писать, искать.

– А из уже сделанного, написанного?

– Если говорить о написанном – это текст про поправки к конституции, потому что нужно было собрать мнения ребят. Я старался разговаривать с людьми из каких-то разных социальных групп – это были и подростки тринадцатилетние, подростки, которым восемнадцать-девятнадцать лет. Я старался поговорить со всеми, узнать, что они по этому поводу думают. Было интересно узнать, что они знают. Поэтому я потратил много времени на исследование именно мнений подростков.

– А когда ты обращался, чтобы узнать мнение человека, сталкивался ли ты с отказом, нежеланием говорить?

– Да, и сейчас сталкиваюсь часто. Я делаю текст про беженцев, и они очень напуганы, естественно, происходящим, они боятся разговаривать с журналистами. Они не знают, кто этот текст прочитает, не знают, какие для них будут последствия.

– Конечно же стоит обращаться к людям в этой ситуации, просто чтобы рассказать о том, что происходит. Но не испытываешь ли ты какой-то внутренний дискомфорт из-за того, что у них сейчас свои проблемы, свои беды, а ты пытаешься спросить у них: «Как вы это переживаете, что вы там делаете?»?

Я понимаю, о чем ты. Есть у Иры Кравцовой прекрасное интервью, которое она давала Медузе*, на этот счет. Она рассказывала про то, как говорила с родителями детей, которыепогибли во время пожара в торговом центре «Зимняя вишня». Она сказала, что перед тем, как подойти к ним, она оказывала им поддержку. Если видела, что человеку совсем плохо, то не приставала. И, мне кажется, любой адекватный человек, журналист, видя, что с ним не хотят разговаривать, не будет настаивать и просто отойдет от человека или попытается как-то ему помочь.

– Есть история, которая тебя очень потрясла и заинтересовала, когда ты общался с людьми?

– Я недавно разговаривал с главой комитета «Гражданского содействия»*, признанного иностранным агентом на территории Российской федерации, я должен сказать. Светлана Ганнушкина рассказала мне историю многих беженцев, про то, что с ними происходит. Я услышал историю про то, как муж и жена жили в России: у мужа украинское гражданство, а у нее российское. И получилось так, что, когда началась военная спецоперация, муж был в Украине, а она в России. Они не виделись с начала спецоперации. Муж пытался въехать в Россию, но ему этого не давали сделать. И меня эта ситуация потрясла, потому что они писали во все возможные ведомства. Я знаю, что есть истории хуже. Я знаю историю, которую опубликовала всем известная Лена Костюченко, про женщину, которая не могла уехать из Киева, потому что у нее были больные родители. А ей нужно спасать ребенка. И ее родители совершили самоубийство, чтобы она смогла уехать. И таких историй очень много. Журналистам важно показывать другим, что такие истории есть, чтобы люди останавливались и задумывались, что они делают, чтобы это остановить.

– Как журналистам переживать все эти истории? Переваривать, не накапливать в себе.

– Я скажу без имен. Многие мои знакомые журналисты ходят к психологам, психиатрам. И это вполне нормально после того, что они делают, после давления, которое оказывают на них. Если говорить о моем опыте… Я очень эмпатичный человек: я переживаю и делаю все, чтобы помочь, но я стараюсь пропустить это через себя, я переживаю и отпускаю ситуацию, если она закончена. Больше мне нечего добавить.

– А мне больше нечего у тебя спросить. Хотел бы ты сам что-нибудь добавить?

– Просто хочу сказать, что журналистика будет, что будут смелые ребята, которые будут вещать отсюда, будут ребята, которые уедут в Ригу и будут вещать оттуда. Журналистику нельзя победить. Мы всегда будем продолжать работать.

Беседовала Дарья Курнакова

*включен Минюстом в реестр СМИ-иноагентов