Екатерина Пустолякова: «В научной журналистике самое интересное — это наука»

Екатерина Пустолякова, журналистка и редактор сайта «Науки в Сибири», о научной журналистике и работе с учеными.

— Скажите, почему вы выбрали профессию журналиста?

— Когда я пришла в десятый класс, стало понятно, что надо чем-то заниматься в дальнейшей жизни. Я подумала, что так как я гуманитарий, то базовых знаний по математике, физике и естественным наукам мне совершенно не хватит для того, чтобы поступить и дальше совершенствоваться в этих науках. К тому же нельзя сказать, что я хорошо понимала, как, собственно, можно совершенствоваться, например, в физике. Поэтому оставались науки гуманитарные. Я точно знала, что хочу в НГУ, он всегда меня привлекал: Академгородок, дух атмосфера, природа, свобода и так далее. Гуманитарный факультет НГУ тогда мог предложить мне историю (у меня отвратительная память, в частности, на даты, поэтому историю я отбросила), востоковедение (я не люблю иностранные языки, у меня нет к ним никакого таланта, поэтому востоковедение — тоже нет), филологию (с одной стороны, самый гуманитарный предмет, с другой — языкознание и лингвистика буквально «поверил я алгеброй гармонию», то есть нет). Литературоведение я терпеть не могу — рыться в произведении и отвечать на вопрос «Что же хотел сказать автор?» на основании анализа, допустим, выбранных слов). Поэтому оставалась журналистика — просто методом исключения.

— А почему именно научная журналистика? Ведь направлений так много.

— К научной журналистике я пришла далеко не сразу — и пришла в нее достаточно, скажем так, случайно. Я тогда искала работу, и в 2009 году в рамках Сибирского отделения Российской академии наук создавался Центр общественных связей. Его создавал Андрей Владимирович Соболевский, с которым мы уже пересекались по профессиональной линии: во-первых, он у меня преподавал, во-вторых, потом мы были коллегами на радио «Юнитон». Он просто позвал меня в этот центр, и я «позвалась». 

— Но ведь ученые — люди своеобразные. Что самое сложное в работе с ними?

— В работе с учеными самое сложное — это согласование. Не сложно найти тему, не сложно найти спикера, не сложно поговорить с ним, не сложно расшифровать и сделать из этого внятный текст, но самое сложное — это его согласовать. В нашем издании «Наука в Сибири» согласование является обязательным этапом работы, и без согласования не выходит практически ни один текст, за исключением материалов по общим массовым мероприятиям, публичным выступлениям. На этапе согласования временами начинаются проблемы. Некоторые ученые считают, что текст написан слишком просто. При этом упрощение не равно ошибкам, но тем не менее ученые пытаются вернуть этот материал в «наукообразное» русло, в научный стиль и переделывают его так, как им кажется более адекватным. Но более адекватно — это, как правило, научная статья, а научная статья очень отличается от научно-популярной. Некоторые говорят: «Боже, что вы понаписали! Это нельзя публиковать», и тогда мы вступаем в переговоры и взаимно идем на компромиссы. Это такое обоюдное движение навстречу друг другу, но ты никогда не знаешь, как получится. То есть человек может быть совершенно прекрасным, очаровательным, душкой в общении, замечательным, милым, очень понятно все объясняющим, но когда дело доходит до текста, то он присылает его обратно: текст весь желтый, весь в подробностях, весь мало понятный и так далее. В общем, вот, наверное, это и есть самое сложное.

— И часто ученые просят переделать всю статью полностью?

— Я бы сказала, что нет. Такие случаи не сильно часты, но они запоминаются. 

— Но чаще всего ученые идут на компромиссы?

— Да, конечно, есть масса способов, скажем так, договориться. Например, у нас работала совершенно потрясающая «договороспособная» журналистка Александра Федосеева, которая, кажется, могла договориться с камнем, растрогать сердце любого. Иногда просто говоришь спикеру: «Давайте мы будем работать дальше», и в итоге приводишь к какой-то точке, которая удовлетворяет и тех, и других.

— А что самое интересное в научной журналистике?

— В научной журналистике самое интересное — это наука; это люди, которые ею занимаются; это события, которые происходят вокруг науки и в ней; это возможность познакомиться со всем этим, залезть более глубоко, увидеть то, что ты бы иначе никогда не увидел, например, коллайдер в Институте ядерной физики им.  Г. И. Будкера СО РАН. 

— На каком уровне научный журналист должен разбираться в той области науки, про которую он пишет?

— На таком уровне, чтобы суметь отличить что-то лженаучное от, собственно, научного. Есть две теории, кто должен заниматься научной журналистикой: одни считают, что это должны быть профессиональные журналисты, которые умеют работать со словом и у которых огромный кругозор, при этом высоко обучаемые и способные быстро усваивать информацию, переработать ее и вникнуть в вопрос; другие считают, что пусть про химию пишет химик, про физику — физик, про геологию — геолог, их проще научить писать тексты. На самом деле единого рецепта нет, и в сфере научной журналистики в России успешно работают как те, так и другие. У нас в редакции все гуманитарии, но мы пишем, естественно, не только на гуманитарные темы. И если есть какие-то проблемы, сомнения, то идет подготовка к работе, к вопросам, которые будут задаваться спикеру. У журналистов также есть и своя база, потому что чем дольше ты работаешь, тем больше ты начинаешь разбираться, понимать, о чем тебе говорят.

— То есть фраза «все журналисты дилетанты» не подходит к научным журналистам?

— Несомненно, все журналисты дилетанты. И как бы глубоко люди с журналистским образованием не вникали в научную область, они никогда не будут разбираться в ней на том же уровне, как, например, среднестатистический кандидат наук. На самом деле, слово «дилетант» не негативное, потому что можно быть дилетантом, но можно быть очень любопытным дилетантом, который хочет вникнуть и разобраться хотя бы на том уровне, чтобы написать хороший крепкий текст.

— А как научные журналисты выбирают область науки? Или они пишут про все?

— В «Науки в Сибири» журналисты пишут про все. У нас нет определенных специализаций, зато есть сердечные склонности: кто-то любит писать про биологию, кто-то — про химию. Я вот люблю геологию. Это не значит, что мы, допустим, про геологию пишем лучше, чем про химию. Это просто доставляет больше удовольствия. Ты точно также погружаешься в вопросы, но тебе это намного более интересно. Всегда есть то, что заводит больше.

— Но если тебе дадут задания писать про ту науку, к которой у тебя вообще не лежит душа? То лучше отказаться?

— Нет, ты берешь задание и пишешь про ту науку, к которой у тебя не лежит душа. Мы никогда не сталкивались со случаем, когда журналист говорил: «Так, я про археологию не пишу никогда, вот бесит меня она». Такого никогда не бывало.

— То есть всегда находится то, что заинтересует журналиста?

— Да, всегда что-то находится. Мы стараемся подбирать такие темы, которые интересуют человека не только на профессиональном уровне, но и на человеческом: какие-то интересные исследования, проекты, приборы и так далее. То есть такие темы, которыми можно заинтересоваться, вложить свое творческое начало и опять же получить на выходе хороший текст.

— А какая из написанных вами статей нравится вам больше всего?

— Сложный вопрос, потому что я не помню их все, если честно. Последняя, наверно. Каждый раз последняя статья тебе нравится больше всех. Если говорить из тех, которые мне запомнились, я тоже не могу выделить одну. Естественно, мне запомнился самый первый текст, которые я написала в роли научного журналиста. Это был пресс-релиз по конференции Института вычислительной математики и математической геофизики СО РАН, которая была посвящена цунами. Я помню своего первого спикера — доктора физико-математических наук Вячеслава Гусякова. Все остальное было одинаково запоминающимся, одинаково интересным.

— Научному журналисту же приходится выделять куда больше времени на обработку информации и написание текста, чем другим? Или все зависит от человека?

— Да, все зависит от человека и информации. Но если говорить об эмоциональной включенности, то, когда ты пишешь на социальную тему, ты тратишь больше нерва, душевных сил и энергии, неизмеримо больше вовлекаешься, чем когда ты пишешь об уникальных находках археологов. 

— А что насчет выгорания научных журналистов?

— Выгорание связано скорее со способностью обрабатывать информационные потоки, потому что мозг не всегда умеет это делать в непрекращающемся режиме. Иногда хочется просто отдохнуть от информации: не вчитываться, не вдумываться, просто складывать буквы в слова, получая, допустим Дарью Донцову. Естественно, я не могу говорить за всех научных журналистов, но для меня это не сильная проблема. Информационная перегрузка — да. Эмоционально мы вкладываемся намного меньше, чем те, кто пишет на более острые и проблемные темы. 

Беседовала Екатерина Полещук