Без детства

— Сентяй, — расплылся в почти пьяной улыбке, представился и подошёл к моей кровати парень, одетый лишь в спортивные штаны.

Это было в летнем лагере несколько лет назад. Я наивно поверила, что это его настоящее имя, ровно также поверила и в то, что ему 19. Естественно, ни то, ни другое не оказалось правдой. Сентяй — кличка, образованная от фамилии Сентяев, а звали его Тимофей. Он действительно не выглядел на свой возраст. Среднего роста, физически очень развитый парень, живущий по понятиям.

Давно уже объявили отбой, и мне совершенно не хотелось с ним говорить. Его наглая улыбка меня раздражала. Ещё больше раздражал запах сигарет. Поэтому я буркнула что-то язвительное и даже оскорбительное. Тима был из первого отряда, в котором числились ребята из детского дома. Тогда я не осознавала, что делаю. И в тот момент грубила, наверное, главному человеку тогучинского детдома.

— Тебе жутко повезло, что он тебе не втащил, — этими словами разбудила меня соседка Юлька на следующее утро. — Ты ходила по тонкому льду.

— Не мог же он меня ударить. Я ничего не сделала. В конце концов, я девочка, — не очень убедительно оправдывала себя я.

По рассказам соседки, для Сентяя это вообще не аргумент. Так что его хорошее расположение духа в тот вечер, возможно, меня спасло.

Всеми силами я старалась его избегать из-за страха, но больше из-за стыда. Однако не всегда получалось. В столовой прятаться было некуда. И Тимофей обычно сзади подходил и хлопал по плечу, также пьяно, немного зловеще улыбаясь.

Вскоре он снова пришёл в мою комнату. В тот вечер в ней было людно. На каждой кровати расположились, по крайней мере, двое, по середине комнаты стоял табурет с салом и огурцами, привезенными Юлькиной мамой, и хлебом из столовки на нём. На подоконнике восседал Тимофей, настойчиво предлагая сыграть в карты на желание. Никто не смог отказать. Я замялась.

— Только желания жёсткие. Не боитесь? — ухмыльнулся он. — Тамара, ты играть не будешь. Я за тебя волнуюсь.

— Не очень-то и хотелось.

Стрелка часов стремилась к 12. В закрытую дверь забарабанила ночная — женщина, которая должна следить за порядком во время отбоя. Сентяй открыл.

— Что это вы тут…

Её гневное лицо за секунду приобрело совершенно противоположное выражение. Он вышел с ней в коридор. И через минуту зашёл.

— Ладно, ребятки, веселитесь, спать ляжете, когда Тимофей уйдет, — лепетала, уходя, ночная.

Тима защёлкнул замок.

— Тамара, ты вот постоянно читаешь, только ерунду какую-то. Достоевский твой фигню какую-то придумал. Придумал, слышишь? Это все неправда. Поверь мне, ты зря тратишь время. Я вот читаю психологию. Это намного полезнее. Это действительно пригодится. Хочешь, покажу кое-что?

— Нет.

— Так, Юлька, подойди.

Она подошла.

— Секунду.

Он шепнул на ухо что-то девочке, сидящей рядом со мной.

— Юлька, сейчас ты должна со всей силой меня толкать. В любую сторону. Я буду сопротивляться, правда, без рук. А ты просто толкай и не останавливайся.

Он подмигнул и Юлька начала. Получалось у нее не очень. Он постоянно ее загонял к стене. Но подбадривал.

Вскоре она совсем перестала стараться или устала, и он толкнул её на кровать на место рядом с тем, где она сидела до этого.

— Ну, вот! — радостно воскликнул Тимофей. Правильно? Обратился он к девчонке, которой он до этого шепнул, как оказалось то, куда он приведёт Юльку.

— Разве о таком Достоевский напишет? Морально я сильнее её, поэтому она пришла туда, куда я захотел. Круто, да?

Было действительно круто. Тогда интерес к нему сильно возрос. Хотелось узнать его лучше. И он дал мне эту возможность.

Как-то во время сончаса он зашёл ко мне в комнату.

— Пойдем, покурим.

Мы вышли на задний двор санатория, где у столовой стояла небольшая кирпичная постройка. Сентяй курил, а я молча стояла и пыталась сдерживать кашель от дыма. Он бросил бычок и, взяв меня за руку, повел обратно. Мы сели на кровать моей соседки. Я не издавала ни звука, больно мяла пальцы от волнения. Наконец, тихонько спросила:

— Почему ты куришь? Потому что все так делают?

Тима улыбнулся, и впервые его улыбка не вызывала отторжения у меня. Она была грустной, но вместе с тем выражала уверенность или даже силу.

— Мне семь было. Конечно, просто хотел быть крутым. Помню, брат мой как узнал, что я курю так меня… побил. Заставил две пачки выкурить зараз. Но я не бросил. Надо, конечно. Но не могу уже. Брат меня научил быть таким. И я сам научился. Уже в 12 меня уважали старшие пацаны в детском доме. Я видел, как они себя ведут. Понял, что сначала у них нужно уважение заслужить, потом у мамок и папок. И у меня получилось…

Он говорил, почти не останавливаясь. Я просто слушала, не понимая, почему он мне это все говорит. Наверное, неправильно, но думала о том, как хорошо, что я «домашняя»., хотя раньше обижалась на такое определение. Детский дом совершенно не детский. В нём одни взрослые. Только кому-то из них 47, а кому-то 13.

— Взрослым я стал, когда впервые выбил челюсть отцу. Он бил мать. Я не мог больше этого терпеть. Ей было 14, когда она меня родила. Потом её положили в психушку. Отец подтасовал справки, чтобы тоже попасть к ней и быть рядом. Потом они вышли…

С каждым словом мои глаза сильнее наполнялись слезами так, что в какой-то момент я почти ничего не видела, изо всех сил пытаясь не заплакать. Это бы всё испортило. Всё-таки удалось совладать с собой.

Тима закончил рассказывать. Мы вновь молчали. Но молчание это не было дискомфортным. Напротив, оно было необходимо.

Тут он потянулся, зевнул, обнял на прощание и ушёл. Как ни в чем ни бывало. Будто только что мы обсуждали, что будут подавать на ужин или пойдем ли на дискотеку вечером. Вскоре ребят из детдома должны были забрать. Они жутко радовались, ведь их держали в этом санатории уже два месяца. В ночь перед отъездом они позвали на костёр некоторых из домашних, чтобы попрощаться. Кто-то жарил хлеб, кто-то картошку. Все, укутавшись в одеяла, пели армейские песни под аккомпанемент Тимофея, много смеялись. Потом плакали. В ту ночь был звёздный дождь. Каждый из нас загадал больше десятка желаний. Надеюсь, хоть одно сбудется.