«Военная служба — это у нас семейное»

Мы сидим на маленькой, но очень домашней «кухоньке» друг напротив друга. Я спешно глотаю сладкий кофе вприкуску с таким вкусным сейчас бутербродом из хлеба и масла («Ирина, вы ведь наверняка проголодались пока ехали, давайте завтракать»). Мой собеседник тем временем болтает с одним из старых боевых товарищей, и их заливистый смех будто делает комнатку ещё уютнее.

И сразу понятно, что офис «Российского Союза ветеранов Афганистана» (именно там вот уже почти восемь лет трудится мой герой) — не типичная контора с шаблонными документами и вымотанными сотрудниками. Это место, где всегда рады каждому, кто решит заглянуть хоть с деловыми или ознакомительными, а то и с простыми «гостевыми» целями. Скорее всего, именно поэтому и наше интервью проходит именно здесь.

Наконец, мы моем посуду и переходим в большой зал, заполненный картами, макетами, множеством книг и оружия. Конечно же, учебного, но «если заделать там пару дырок и прочистить, заработает как миленькое». Всё это — самый что ни на есть «музей Афгана», экспонаты для которого собирали чуть ли не с миру по нитке. Многие ветераны несли в него вещи, отмеченные следами страшных военных лет.

Снова усаживаемся напротив друг друга, только теперь обстановка более официальная, рабочая.

Я подсознательно выпрямляю спину и стараюсь держаться подобающим, как мне кажется, образом — нарочно замедляю движения и подбираю сложные слова. А мой собеседник в простой клетчатой рубашке с небрежно и так привычно расстёгнутой верхней пуговицей воротника и в светлых, будто летних, брюках тем временем переговаривается с секретарём о пересылке каких-то документов.

Следующие три невероятно быстрых часа вместят для меня, начинающего журналиста, семьдесят лет жизни военного разведчика Владимира Алексеевича Шуплецова, тридцать из которых он отдал службе.

— По тем послевоенным временам семья у нас была большая — шестеро детей. Я был пятым. Старшие всегда помогали заботиться о младших, так у нас было принято.

Вообще, отец мой прошёл всю Гражданскую, сестра была офицером в Великую Отечественную, старший брат воевал в Корее. Так что, видимо, военная служба — это у нас семейное, — тепло и одновременно печально улыбается Владимир Алексеевич.

— Жили мы на одну пенсию отца: матери для её получения не хватило два года стажа, а ведь раньше без него никто пенсию не выплачивал. Но нам и так хватало, не жаловались.

… Отец строгий был, конечно. Оно и понятно — как-никак, а ещё при царе работал ведь, с 14 лет на шахте вкалывал. Воспитывал, да. Ремнём в основном, что греха таить. За что порол, так это за неуважение к стране — не дай бог было про неё что плохое сказать! Главное было — любовь к Родине, уважение к партии, народу… Мы ведь никогда не делились на национальности, не помышляли о таком даже, — недоумённо пожимает плечами Владимир Алексеевич, и в его голосе слышна искренняя уверенность. — Всегда были единым советским народом.

… А мать у меня была очень воспитанная, образованная — гимназию закончила. Очень заботилась о нас. В основном-то только она и заботилась, что уж. Отец — тот воспитывал… Приучила нас читать, много читать, особенно классику — мы из библиотеки не вылезали. Но у меня любимыми книгами были и остаются «Повесть о настоящем человеке» и «Молодая гвардия». Их и сейчас обязательно нужно знать, особенно молодёжи.

Естественно, детство было очень спортивное. Но вместе с тем и драчливое, — посмеивается Владимир Алексеевич, и в его глазах прыгают лукавые искорки. — Сила-то у меня была, о-го-го какая сила! Хотя со временем я поутих, конечно, вырос.

Само собой, не пили, не курили, о наркотиках и не слышали. Ни в семье, ни среди друзей никого с вредными привычками не было. Только отцы наши — и у меня, и у друзей, — курили, но им-то уже можно было, взрослые же. Охотились с детства — у нас в Кировской области шикарные леса. Настоящие, мощные, просто заглядение! —Владимир Алексеевич расправляет плечи, приосанивается и вдыхает поглубже, будто уже идёт среди этих деревьев с ружьём наперевес. — На зайцев ходили, волков били, куропаток стреляли. Только лосей трогать нельзя было — за их убийство не то что штраф, срок схлопотать можно было.

До сих пор вспоминаю детство с улыбкой и теплом. Оно у меня очень светлое было.

Тут Владимир Алексеевич прерывается на очередной звонок (его телефон активизируется весьма часто). И пока он что-то бурно обсуждает в соседней части зала, я, припоминая историю и ситуацию первых послевоенных лет, просто диву даюсь, что о настолько тяжёлом времени можно говорить с такой неподдельной нежностью.

— Ох, как народ уважал военных! — усаживаясь снова, восторженно улыбается мой собеседник. — Помню, как всеми дворами праздновали 7 октября, 9 мая… Каждый нёс что-то на общий стол, и весь народ отмечал сообща. И что я крепко-накрепко запомнил: всегда первый тост произносили за Сталина, второй — чтобы не было войны, а третий… Третий за тех, кто не вернулся.

В этот момент Владимир Алексеевич замолкает. Я тоже не говорю. А что скажешь, когда у военного болят старые раны?.. Они, наверное, никогда не заживают. Люди ведь и правда не возвращаются.

Но наконец я решаюсь задать следующий вопрос.

— Владимир Алексеевич, всё-таки зачем же вы пошли в военную сферу? Ведь это не было вашей мечтой или даже просто желанием.

— Да там знаете как получилось… Вообще, старший брат (тот, что воевал в Корее) всегда советовал: «Давай в военное училище». Честно — я не хотел. Мне хорошо давалась физика, поэтому планировал поступать в Кировский политехнический институт на специальность «Автоматика и телемеханика». Новое перспективное направление тогда было. Пошёл я к матери, спрашиваю, мол, сможешь мне немного деньгами помочь, в областном городе учиться всё же. А она отвечает: «Извини, сынок, но пенсия и так маленькая, а нам ещё Толика (мой младший брат) поднимать, сам понимаешь…»

А учиться очень хотелось! И как-то одноклассник говорит мне: «Знаешь, есть такие военные училища, в которых учатся пять лет на инженеров». Тогда стал я выяснять, и правда, нашёл — ракетные училища для подготовки офицеров. Так я оказался в Пермском высшем командно-инженерном училище ракетных войск стратегического назначения. Вышел оттуда с двумя образованиями — высшим инженерным и средним военным.

Ну, а дальше как — если ты получил военное образование, нужно прослужить не менее 25 лет. Только тогда назначали пенсию. И в советское время, если ты стал офицером, уйти было практически невозможно. Только если выгонят с «волчьим билетом», но тогда ты становился чуть ли не изгоем. Даже на работу устроиться проблемно после такого. Поэтому пришлось идти служить.

Тяжело было в ракетных войсках, тяжело. Но начальник штаба увидел во мне подающего надежды офицера и предложил: «Не хочешь получить военное высшее?» Тогда стал я готовиться к поступлению в Академию имени Дзержинского в Москве. И как-то на улице разговорился я с гражданским, рассказал про службу и подготовку, а он вдруг говорит: «Может, лучше к нам, в Военно-дипломатическую Академию советской армии?» А это тогда было закрытое и очень элитное учебное заведение. «И кем же я буду после окончания?» «Разведчиком». А это, сами понимаете, ох как почётно; да и что я, книг про разведку не читал, что ли. Ну, я и согласился, — весело, очень по-доброму и даже с хитринкой, смеётся Владимир Алексеевич.— Оттуда я тоже вышел с двумя образованиями — высшим специальным языковым (в совершенстве овладел китайским) и высшим военным.

Ох, помню, как учил язык… Каждый день по несколько часов. А на воскресенье — задания. Вообще, у нас на каждую пару студентов был один преподаватель, а это значит, что никакой возможности сачкануть. Было много разговорной практики, активно использовалась лингафонная система. Но вообще, конечно, язык лучше учить до тридцати лет. После этого возраста уже сложнее, слабее усваивается как-то. Но главное всё же — желание изучать.

И офицер, на моих глазах ставший уже разведчиком, снова мысленно углубляется в воспоминания. Мне не хочется его тревожить, и я начинаю рассматривать военную атрибутику. Взгляд задерживается на блестящих в лучах солнца медалях. И я аккуратно, практически на ощупь, робко спрашиваю:

— Владимир Алексеевич, а вот скажите, все эти ордена, медали, знаки… Они вообще имеют значение, или вот, мол, висят, и ладно?

— Что вы, что вы! Конечно, каждая награда важна, это неоспоримо. Понимаете, те же деньги — проедятся, пропьются, — небрежно машет рукой собеседник. Благодарность — ну, на что этот листочек… А вот медаль, орден… Хотя знаете, если честно, статус наград упал в последнее время. Раньше ведь только государственные награды были, а теперь и общественные есть. И вот ими злоупотребляют иногда.

Но для ветерана, который воевал, боевая награда — это высшая степень его заслуги перед государством!

И по тому трепетному, бережному, и в то же время сильному жесту, каким Владимир Алексеевич прикладывает ладонь к месту на груди, куда обычно прикрепляют ордена при вручении, сразу ясно, как всё-таки много значат эти, казалось бы, обычные кусочки металла, пусть и драгоценного.

— Кстати, о государстве. Вы ведь так много путешествовали. Не было желания переехать куда-нибудь в другое место?

— Нет, никогда! — тут же уверенно и громко провозглашает собеседник. — Никогда не хотелось остаться в других странах (а их я двенадцать объездил), от Азии до Европы. Всегда сразу тянет в Россию. Понимаете, у нас люди по-настоящему свободные. А за рубежом все закомплексованные какие-то. Да и в целом они другие, и живут по-другому. У них как: есть деньги — живёшь, да. А если денег нет, — Владимир Алексеевич небрежно машет рукой и в то же время сочувственно качает головой, — только мечтаешь пожить.

Да и вообще, это ведь закон, — внезапно и уверенно начинает он, — в какой стране родился, там и должен жить. И это нельзя изменить, потому что мы так созданы в этом мире. В итоге человека неизменно потянет на ту землю, где он родился, которая его приняла. Именно на этой земле его дом. Дом и исторический, и в то же время тот, который создаёт семья. Это наша маленькая уютная ячейка, которую любишь и ни за что не предашь.

— Тогда почему же вы так рвались служить в Афганистан?

— Почему? — пожимает плечами мужчина, будто это что-то само собой разумеющееся. Хотя, скорее всего, для него это так и есть. — Я с детства видел, как уважали солдат Великой Отечественной войны. С малых лет восхищался их орденами, наградами. Честно — завидовал. Хотелось быть таким же. Поэтому когда появился Афган и поняли, что там война — я сразу написал рапорт о направлении туда. Но… Не взяли. Сказали, мол, ты китаист, вот и занимайся этим дальше. И только в конце 1981 года, когда стало не хватать офицеров для замены, обо мне вспомнили.

Позвонили — мол, поедете? А у меня недавно сын родился, несколько месяцев ребёночку было. Мне говорят: «Можешь и не ехать, у тебя же ребёнок маленький, всё в порядке». Нет, — говорю, — не могу. И поехал.

Жена противилась, конечно, но отпустила. И знаете, — в этот момент лицо Владимира Алексеевича мгновенно смягчается, наполняется нежностью и лаской. Глаза становятся тёплыми-тёплыми, и даже улыбка согревает, — уже на службе я обнаружил зашитое в подкладку чемодана письмо от неё. Думаю, оно меня и сохранило от всех случаев, где я мог погибнуть (а их было немало). Уберегла меня ото всего её любовь.

Я задаю следующий вопрос, и тут лицо Владимира Алексеевича мгновенно словно затвердевает. Разглаживаются добрые морщинки в уголках глаз, поджимаются губы. Всё тело военного вытягивается в напряжённую, будто готовую в любой момент сорваться струну. Даже голос звучит так, будто связки из последних сил сдерживают отчаянно рвущуюся наружу ярость.

— Война есть война. Либо они нас, либо мы их. Вот и всё. Многие просто звереют там. Помню, как я первый раз увидел тела шестерых наших ребят, которых душманы захватили в плен. Они их связали, а потом живым! —вскрыли животы, вытащили внутренности, отрезали головы и засунули в эти же вспоротые животы. И так и бросили. Когда я обо всём этом узнал — меня не надо было учить, что думать и делать. Вот вы спрашиваете, как это — убивать другого человека? На войне об этом речи не идёт.

Но при этом мы били только самых извергов — тех, кто измывались над нашими бойцами и своим народом. О да, они и над своими, даже мирными, издевались, да ещё как! Что уж о наших говорить…

И знаете, — мужчина отрывистым жестом решительно разрубает воздух ладонью и подаётся вперёд, — спрашивать надо не о том, как и почему мы убиваем. Думать надо, почему люди, имеющие мозги и разум, не могут договориться и решить всё мирным путём. Вот о чём надо спрашивать!

А убивать… — тут Владимир Алексеевич будто обессиливает, вздыхает тяжело и почти безысходно. — Убивать человека учат. Особенно в военном-то училище. Убивать — это профессия. Называется «Родину защищать». Это я должен делать любыми средствами.

Да, война — это грязь. Грязь, смерть и… любовь к своей Родине.

А ещё страх — за себя, товарищей, подчинённых. И, конечно, желание выжить. Это работает инстинктивно. А гуманность и тому подобное вообще где-то на задней створке. Может, поэтому на войне так ценят подвиги — когда ты перебарываешь все эти инстинкты, ставя жизни других и свои служебные функции выше себя.

При этом на войне обострённое чувство товарищества. Это уважение друг друга, это забота. Опасность быть убитым очень сближает людей. Если не быть единым целым — по одному всех уничтожат. А вместе, — Владимир Алексеевич сжимает кулаки, как бы иллюстрируя солдатское единство, — вместе мы защищались. В одиночку можно выжить, конечно. Но это очень, очень тяжело.

Например, до сих пор снится один случай — и каждый раз просыпаюсь в поту. Как-то обстреляли БТР, на котором я ехал. Перебили все колеса. Меня выбросило прямо на дорогу. Я от удара сознание потерял, а как в себя пришёл, вижу — БТР на боку шатается, ещё немного — и на меня упадёт. А я даже двинуться не могу. Никого из своих рядом, помочь некому. Думал, что всё, умирать пора. И… Плакать стал, слёзы свои до сих пор помню. И хоть не знал, как молиться, но звал Боженьку. И «Мама, мама, мама» в голове, хотя она к тому моменту умерла давно…

Голос Владимира Алексеевича во время этого короткого рассказа как бы всё больше выцветает, в глазах то и дело мелькает сухой блеск, и даже в его позе чувствуется какая-то давящая беззащитность.

Но уже через несколько мгновений он снова добродушно расслаблен, взгляд легко и цепко ловит мои реакции и предупреждает возникающие вопросы. Поэтому спустя пару секунд мы уже снова продолжаем.

— Может, именно потому первое, что я всегда ценю в людях — умение любить и быть верным. Идее, дружбе, человеку. Это главное. А остальное можно воспитать, перевоспитать, научить, подучить.

В жизни же самое ценное — опять-таки любовь к этой жизни. Радоваться тому, что в ней есть, и что ты сам есть тоже.

Это всё понимаешь с годами, конечно, — кивает в ответ на мой ещё не заданный вопрос собеседник. — Когда оглядываешься на свой путь, смотришь и думаешь: «А правильно ли я прожил? Не зря ли?»

Ведь не бороться надо в жизни, а жить в ней. Стараться достичь как можно большего: читать, смотреть, общаться. Бороться — это когда есть противостояние. А в мирное время зачем же это. Жить надо. Уметь жить. Уметь радоваться жизни, строить её, помогать другим. Вот это правильно.

Именно поэтому, когда меня пригласили в исполком «Российского Союза ветеранов Афганистана», я моментально согласился. Ведь целью деятельности этой организации изначально была помощь ветеранов друг другу и матерям афганских солдат. А ещё хотелось показать власти, что вот они мы, ветераны, мы есть!

Конечно, мы многого достигли за 26 лет существования. Но особенно мы гордимся регулярно устраиваемыми Сборами и Уроками мужества, ведь именно через них мы и воспитываем растущее поколение, которое будет способно защищать нашу Родину — а её обязательно надо защищать.

Естественно, только этим наша работа не ограничивается. Например, сейчас мы усиленно бьёмся за то, чтобы поставить памятник солдатам Афгана и Чечни — участвуем в грантовых программах, пишем проекты, словом, изыскиваем средства всеми способами. К тому же мы регулярно проводим спортивные соревнования, в которых с радостью участвуют и сами ветераны, и детишки. Само собой, устраиваем торжественные мероприятия в честь дат воинской славы — концерты, церемонии возложения цветов, шествия и тому подобное. В 2011 году наконец организовали музей, в котором, собственно, и находимся сейчас. В последнее время стараемся как можно чаще направлять ветеранов в реабилитационные центры — хоть как-то подлечиться, поддержать здоровье, немного улучшить самочувствие. И всё это — исключительно собственными силами, средствами и возможностями.

Вот такая у нас работа — вроде и незаметная, но люди постоянно приходят за помощью и содействием.

Также работу в нашем Союзе я совмещаю с литературной деятельностью — опубликовано и издано уже десять моих книг.

Желание поделиться тем, что я пережил, пришло в одночасье. Подтолкнуло меня прочтение мемуаров Жукова. Да и товарищи давно говорили: «У тебя ведь богатый опыт, ты много ездил и видел, столько знаешь, почему бы не описать это всё». И хотя литературного опыта как такового не было, да и образования соответствующего тоже, я всё-таки решился попробовать.

И как-то в один момент собрался, стал писать. Позже нашёл издательство, где помогли с подготовкой, печатью, распространением книги (которая, кстати, разошлась очень быстро), и посоветовали продолжать творить. Ну, а дальше — больше: я стал писать книги на определённые темы, но всё описанное брал только из собственного опыта, никогда ничего не придумывал.

Вообще, это какая-то внутренняя потребность сохранить память, передать свой опыт, рассказать о пережитом.

Тем более определённо могу сказать, что всегда действеннее слово. Какое-то физическое воздействие в итоге не даёт результата. Сила приводит только к какому-то кратковременному принуждению. А вот слово действительно учит, объясняет, воспитывает.

Отчасти пишу ещё и потому, что хочу оставить правду о былых событиях. Ведь сейчас активно ведётся перекраивание истории. Многие лжеучёные (я могу называть их только так) всё чаще стремятся очернить то, что происходило в нашей стране, сделать из нашего великого народа никчёмных людишек, унизить нас. Как по мне, всё это делается из зависти или от невежества. Историю нельзя перекраивать — она сама всё расставит на места. В конце концов, процесс есть процесс, и он уже не изменится.

Кстати, может, ещё и поэтому в нашей стране отношение к ветеранам немного даже пренебрежительное, если честно. Особенно если сравнивать с заграницей, где ветеранов очень и очень уважают, заботятся о них, обеспечивают.

Может, у нас ветеранство само по себе теряет смысл, — одновременно пожимает плечами и разводит руками Владимир Алексеевич, — в нашей стране было слишком много войн…

Нам бы очень хотелось, чтобы государство повернулось к нам лицом, но… — мой собеседник прерывисто, будто не разрешая себе сожалеть, вздыхает, и без злобы, но грустно (или даже почти смиренно) усмехается. — Всё ему кажется, что это слишком большие расходы. Но вообще спасибо и за то, что дают возможность существовать нашим организациям, участвовать в грантах — тоже вроде как помощь.

Но вот когда вспоминаю, как наши военные-инвалиды, вернувшиеся из Афганистана, просили у государственных органов помощи, чтобы хоть немного подлечиться (а кому-то и протезы были нужны), а им ответили: «Чего это вы тут просите, мы же вас туда не посылали» — аж слов нет… Что же, сами эти ребята туда рванули, что ли?! — Тут Владимир Алексеевич не выдерживает — яростно ударяет кулаком по столу так, что поверхность трясётся ещё секунд десять. — Неет, государство нас направляло туда и ставило нам задачу. А когда мы её выполнили, разве не должно было оно нас обеспечить так, чтобы мы могли жить нормально?..

Примерно полминуты диктофон будет записывать тишину. Ведь какой смысл что-то говорить, кого-то осуждать и разражаться гневными монологами?.. Народ давно понял, что слезами горю не поможешь. Поэтому мы молчим. И благодарны друг другу за это.

Вдруг Владимир Алексеевич коротким вдохом прерывает нашу молчанку:

— А может, дело ещё и в том, что ведь во времена Советского Союза была очень мощная идея строительства коммунизма. У нас впереди был как бы мощный огонь, и им нас вели вперёд. Эта идея действительно объединяла людей — все в неё верили. Но когда Союз развалился, пришёл конец и идее, и её опустевшую нишу ничем не могли заполнить. Только совсем недавно поняли, что на самом деле идея-то есть, причём лежит на самой поверхности, — и в этот момент голос Владимира Алексеевича становится громче, слова звучат уверенно и звонко, — это наш российский патриотизм, наша любовь к Родине. И если мы сможем её провести укрепить, то будем гордиться и собой, и нашими флагом и гимном; будем уважать нашу страну и действительно стремиться её защищать.

Поэтому мы сейчас и воспитываем то поколение, которому 15-16 лет. И оно уже это понимает и принимает.

Смотрите — волны же накатываются-откатываются, да? Так и в жизни. Что-то негативное было, но оно прошло. А сейчас — новый наплыв, патриотизм возрождается. Он уже вливается как национальная идея.

И даже если будет следующая война — нас есть, кому защищать, и нас защитят. В этом мы можем быть уверены.

Ирина Апуник